Дневник 1984-96 годов

И все же это не то. Коллизия, особенно для нас, интеллигентов, заворачивается круче и сводится, по сути, к довольно простому: спас или не спас? Спас или не спас, когда мог спасти? Насколько близко, если сопротивлялся, подходил к грани последнего риска? Все это вещи для нашего поколения, которое свою генеалогию прочерчивает через Карагандинские и Щербаковские лагеря, не пустые, но, думаю, по отношению к Фадееву по-христиански не совсем справедливые. Если он виноват, то, как заметил еще один писатель, современный и бесспорный классик, он закрыл свой счет. И плата за искренность его покаяния была самая высокая — кровь и жизнь. Ранняя смерть, но искупленное, омытое кровью творчество. И здесь бессмысленно для меня говорить о пороке пьянства, вести счет жизней за эту писательскую одну. Пусть мертвые, если они так же безжалостны, как живые, разбираются между собой! Счет закрыт, есть покаяние и жертва, и тогда считать надо не на ветхозаветный мстительный манер, где повинны все до седьмого колена, а по Новому Завету, который принес нам Христос, где сила покаяния и сила прощения выше низкой силы мстительности и греха. Здесь мы имеем дело не с бунтом и духом алкоголя, а с освежающим кризисом совести. С самораспятием и с покаянием за собственные грехи. И тогда остается только нагота творчества. И тогда остается миф, остается одна из конструкций мира по Фадееву, которой мстительные ригористы от литературы, расчетливо раздвигая место порой для себя, хотят нас лишить. Миф романтического порыва, миф Левинсона и, возможно, самый великий миф заканчивающегося XX века, миф Молодой гвардии.

На голом Крымском плато, в стене одного из домов, по милосердному недомыслию названного дворцом, торчит кран. "Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы". Какое отношение к легенде о любви, к сказке о Бахчисарайском фонтане имеет эта жидкая струйка воды?