Дневник 1984-96 годов

Речи Бондарева, Пулатова, Зюганова. Бедноватый фуршет. Ощущение перелицованности жизни. В речи Зюганова — ни одного лишнего слова. Изящно, как авиационная конструкция. Пулатов зовет меня на сцену. Я отказываюсь. "Не щепетильничай, — я внес тебя в жюри". — "Ты поздновато внес". Скорее всего, я не принципиальничаю, а просто боюсь светиться на сцене в телевизионных камерах. Для подкрепления авторитета на сцену вызывают на все готового Сорокина с его почти профессорско-артистической, видимо, импонирующей публике внешностью, и в синем костюме. Сорокин, конечно, стесняется, потому что ректор сидит в зале и ректора уже вызывали, а он из каких-то своих резонов не пошел на почетное место.

Поздно вечером в четверг даю Виктору Кожемяко интервью для "Правды". Исходная точка — новые бумажки, присланные мне из Госкомвуза, где они открещиваются от правительства — обещанных президентом денег нет. Говорю язвительно, немножко парадоксально, раздраженно. Все время рефлексирую: неудачник это говорит, которого не позвали на пир победителей, или все же патриот, для которого происходящее больно? Однако, как и все, страшусь прихода коммунистов. Окружение Зюганова опасно и невежественно, я ведь имел с ними дело. За них, собственно, я опять лезу в петлю. А они с депутатской неприкосновенностью или без нее в критическую минуту рассосутся, как клопы, по щелям. Сделать ничего нельзя. Парламентским путем власть взять почти невозможно. Это все плохо кончается, хотя бы в Чили. И, естественно, страшусь каких-либо прямых действий. Договариваюсь с Виктором, что обработанный материал он мне покажет в среду в 9 утра. Сам Виктор уже обносился, плохая, старая, нынче донашиваемая обувь. Вот они — итоги нашей жизни.

Вечером в пятницу уезжаем со Стенфордом на дачу. К сожалению, у Сережи ломается дверь в квартире, звонит его жена Валя, ночует с ребятенком у нас, поздно вечером Сережа должен ехать встречать итальянцев, в общем все окружены обязательствами. Уезжаю с некоторым смятенным духом, надо бы остаться, помочь ему, но эти самые обязательства, полная сумка продуктов у Стенфорда. Я, как прагматик, понимаю, что лишний час общения со Стенфордом — это мои шансы сделать рывок в языке. Мои обязательства перед огородом, дачей, уже посаженными растениями, которые надо подкармливать, перед будущим летом, землей, сам я на исходе измота. Валентина Сергеевна со своей мучительно-героической жизнью, от которой я тоже устаю. Еду, беру себе тайм-аут. Тем более что и воскресенье у меня занято, на даче только сутки, накануне я обещал Юре Полякову, который регулярно берет меня в свои передачи, поучаствовать у него в какой-то викторине.

26 мая, воскресенье. Сто километров туда, сто километров обратно, лопата, грабли, потом уже в Москве душ, бритье, и умный, вальяжный, сановный, все знающий, по каждому вопросу имеющий свое мнение, — я уже у Полякова.

Вот здесь вопрос: почему я до сих пор хватаюсь почти за все, не отказываюсь от многих телевизионных и радиоинтервью? Боюсь, я уже столько наговорил, что надо крепче демонстрировать якобы свои силы и якобы свои связи. Их у меня нет. Мое имя не соединено ни с какими тусовками, беззащитное.

Викторина происходила в ресторане "Дон-Кихот" на Петровском бульваре, в здании "Энциклопедии". Видимо, все государственные учреждения выживают нынче одинаково. Вначале, когда я пришел, у меня возникла легкая паника. Как всегда, в своей вечной спешке я не делаю никаких заготовок, полагаясь на свою ловкость, а на этот раз Поляков попросил меня, чтобы я задал пару вопросов. Я ведь не цитатчик, мне трудно будет вспомнить какие-либо имена или литературные даты — основной хлеб викторилиста. Но потом я пошел в какую-то относительно тихую комнату, где переодевалась девица и кормили осветителей и шоферов, сосисками и быстренько набросал для себя пяток вопросов, которые и мне показались занятными. В передаче, в конечном счете, я скомпоновал два вопроса об осведомителях, когда открылись архивы охранки. "Какие профессии держали здесь лидерство?" Литераторы, журналисты и актеры. Второй вопрос был повеселее — сначала пассаж о неграмотности нашего правительства, а потом: "Какое произведение русского классика должны были в школе, институте или, как вольные читатели, прочесть наши правители, чтобы у них навсегда отпало желание лезть в Чечню?" — "Хаджи-Мурат".