Дневник 1984-96 годов

Вот так началось и в Варшаве: могила великого романиста Болеслава Пруса, великого литературоведа и эссеиста Яна Парандовского — это были мои немедленные, еще на аэродроме, пожелания пани Марии. С могилой и надгробьем Генрика Сенкевича — это я знал — мне не разминуться в подземных криптах собора Святого Яна. Но удивительно, что становится близким, сопережитым и то, что при блиц-посещении ты, невежда или полуневежда, считываешь с надгробий и могильных плит: памятник Янушу Корчаку на заросшем дикой зеленью еврейском кладбище (в годы фашистской оккупации воспитатель, педагог вместе со своими подопечными, вместе с детьми пошел в газовую камеру), памятник ксендзу Максимилиану Кольбу, поменявшемуся местом во время очередной селекции в концлагере со своим соседом…?

Городские кладбища — это всегда не только история, но и нравы, не только эстетика, но и этика. И это неправда, что смерть уравнивает всех. Смерть воздает по памяти потомков. Памятник знаменитому кондитеру Блике (основатель кондитерской, которая и сейчас, как и столетия назад, достопримечательно существует в центре Варшавы и так же популярна, как в свое время "Норд" в Ленинграде), и поблизости памятник печально знаменитому министру графу Нессельроде, и памятник-надгробие доктору Юдвику Заменгофу — это изобретатель эсперанто, а вот Карл Нессельроде — это, конечно, и аристократ, и высокий чиновник Царства Польского. Но это родственник Марии, в которую был влюблен скульптор, писатель, художник Циприан Норвид!

"Смолистой головешкой в поле поток горячих искр бросаешь. Горишь — не знаешь: добудешь волю, а может, вовсе потеряешь. Чем станешь? Пеплом и золою, что буря разнесет по свету? А вдруг в золе блеснет зарею алмаз, как знаменье победы?"

Вторая жизнь по истинным заслугам.

Мне всегда кажется, что источающий запах хвои и цветов воздух на кладбищах неспокоен. В нем слышатся шорохи, шепот, молитвы и жалобы ушедших душ. Да и сам этот воздух, который ты раздвигаешь плечами, — какая-то материализовавшаяся, магнитная, живая субстанция, которую лишь надо принять и понять.

И вот на Повонзковском кладбище, кладбище воинской польской славы, проходя мимо схороненных меж берез рядов батальонов, полков и дивизий, где каждый боец обозначен традиционным крестом, проходя по аллеям, отделяющим подразделения армии Крайовой и Гвардии Людовой, проходя между подразделениями патриотов, бившихся в последнем сопротивлении, бившихся и с честью погибших в Варшавском восстании 1944 года, я будто слышу эти голоса: "Кем станешь? Пеплом и золою?.." Я слышу их, как гул, как тяжелую неразличимую массу звуков, и кажется, надо сделать лишь одно, последнее усилие, чтобы понять все и, как инструменты в оркестре, начать различать крик и голос каждого. Как же много говорят неразличимые голоса на кладбищах! А может быть, подлинная история вообще пишется только на надгробьях?

Восемьсот тысяч человек потеряла в последнюю войну Варшава.

Эту цифру — восемьсот тысяч — я прочел в Саксонском сквере, где по утрам бегал трусцой. В центре, разбивая ткацким грохотом тишину, бил фонтан; скрипели под кроссовками гравий и толченый кирпич на дорожках. На утренних бегунов с холодной снисходительностью смотрели музы, скульптуры из потемневшего мягкого камня. Была среди этого сонма красавиц и муза Истории — богочтимая Клио. В одном конце сквера эта холодная созерцательница, а в другом, возле трамвайных путей, — мемориальный комплекс, цифры: 800 000 потеряла в последнюю войну Варшава, 6 000 000 — Польша.

* * *

Во время любой зарубежной и просто поездки всегда жадно впитываешь в себя историю. Не хватает истории!

— Где, пани Мария, музей Марии Кюри?

— На улице Фрета, недавно проезжали. Это в доме шестнадцать. Здесь родилась Мария Склодовская-Кюри. Музей этот находится под опекой Польского химического общества.

Под цокот копыт соединяется несоединимое.

Второй этаж. Фотографии Парижа начала века, приборы. Вглядываюсь в лица ученых, супругов Пьера и Марии Кюри, открывших радиоактивные элементы полоний и радий. И хочется — о неисправимый идеалист! — спросить: "Зачем ты придумала все это, Мария?". Однако, с другой стороны, тогда, "по закону подлости", была бы, наверное, возможна Третья "горячая", а не "холодная", мировая война. Чертова (или божественная?) диалектика!

Как современным городам не хватает музеев! И Москве, и, боюсь, Варшаве. Музей Мицкевича на площади Старого Рынка. Рядом с памятным домом с негритенком. Входишь — сразу же обступают дорогие знакомые лица русской литературы. Соратник Пушкина… А вот музея Розы Люксембург, мемориальной комнаты Дзержинского в Варшаве, да и в Москве тоже, нет.

Обществ химических, исторических, технических, литературных больше, чем музеев.

* * *