Дневник 1984-96 годов

Я недаром назвал площадь ее довоенным именем, хотя путь наш пролегал мимо горсовета, по площади Дзержинского, мимо памятника… Стоит Феликс Эдмундович, как и в Москве, высокий, худой, чуть похожий на Дон Кихота, над оживленной и крепко загазованной — как и в Москве — центральной площадью.

В Варшаве два памятных места, связанных с Ф. Э. Дзержинским. Одно, как уже было сказано, на площади Старого Рынка в доме с арапчонком: здесь на переломе веков Дзержинский проживал; другое — не очень далеко от Рынка, в Варшаве все относительно близко — не менее памятное, даже знаменитое, печально знаменитое — Варшавская цитадель. При этом феодально-царственном слове видятся башни, ворота, зубцы, контрфорсы, жестяные драконы на водостоках и знамена на шпилях. Варшавская цитадель — детище самодержавно-царской архитектуры, лишенное какой-либо эстетики, кроме эстетики функционализма. Огромно-кирпичное сооружение (вернее, целый комплекс построек) воздвигнуто в первой половине XIX века как база гарнизона одного из самых мятежных городов империи. Так сказать, гарант порядка. Но, как в страшной сказке, зло всегда за семью и двадцатью семью печатями, так и в Варшавской цитадели свой эпицентр зла — знаменитый X павильон, политическая тюрьма.

Поднимаюсь от реки к цитадели. Сколько жизней, думаю, уносит каждый раз захватническая власть в своем эгоистическом стремлении, поправ свободу, утвердиться. Длинная, идущая вдоль засыпанного ныне рва аллея, во рву голубые мундиры расстреливали и своих, и чужих. "Патриоты" самодержавия обороняли престол, гигиенически чистую, здоровую, не лишенную культурных запросов царскую жизнь и жизнь своего просвещенного класса. Квасные патриоты расстреливали просто патриотов, и вот эта аллея, уставленная символически крестами, это удивительно печальное памятное кладбище наводило на горькую мысль: путь к свободе выстлан лишениями и жертвами. Тут же возникает хрестоматийный поворот Одоевского: "Из искры возгорится пламя".

Не могу не сказать, что часто выслеживали, арестовывали и расстреливали мои соотечественники — русские. Но, с другой стороны, существует же классовый подход к историческому процессу, нельзя отождествлять захватнически-шовинистическую политику правящего класса с поведением загнанного кнутом, шпицрутенами в серую солдатскую шинель народа. С захватнической политикой царя нельзя идентифицировать этику и гуманизм народа.

И еще одна мысль, меня поразившая. Когда через дворик, мимо черной зарешеченной арестантской кареты (редкий экспонат, не виданный мною прежде), входил я в пресловутый X павильон и вспомнил Петропавловскую крепость с ее знаменитыми казематами, подумал: как зловеще однообразен выбор средств, чтобы унижать и мучить людей — не дать света, не дать воздуха, не дать возможности видеть жизнь, слышать соседа. Не новые приемы, но, видимо, самые действенные, недаром с таким удивительным упорством беззаконие проверяет их на политических — от знаменитых петербургских Крестов до не столь близкой от Петербурга Варшавы.

Так вот, в этой самой тюрьме и находился во время одного из арестов Феликс Дзержинский. А всего, кстати, виднейший деятель революционного движения Польши и России арестовывался шесть раз, десять лет провел в заключении, на каторге, в ссылке.

* * *

Не так-то просто, не по закону рулетки и хаоса сопрягает память былое. Иногда интересно бывает исследовать, докопаться, почему выталкивает она то или иное событие в определенный час, в определенную минуту при виде какого-нибудь облака странной формы, поворота дороги или сломанной ветки. В конце концов, именно не сдавшийся стебель татарника напомнил Льву Толстому о судьбе Хаджи-Мурата.

Я теперь знаю одно: всю оставшуюся жизнь, если, конечно, выпадет случай вновь попасть в Варшаву, в тот момент, когда буду проходить по Замковой площади мимо колонны короля-алхимика Зигмунта, зимой, весной или осенью, вспомню распаленный летний день и четверых старых поляков. Они стояли под колонной Зигмунта, интересные и нужные друг другу, а толпа обтекала их, как Висла обтекает песчаные острова.