Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Из "незафиксированного" вчера, но начатого обдумыванием раньше: каждый раз возвращаюсь и возвращаюсь к "Семнадцати мгновениям весны", и кажется, теперь понимаю почти всё. В предпоследней серии фильма есть провидческие кадры, когда гестаповец Мюллер говорит, что единственно живая идеология в будущем — это идеология нацизма, и когда кто-то поднимет руку со словом "Хайль!", чтобы прибавить к нему имя какого-нибудь вождя, — это значит, пришел нацизм, диктатура, милитаризм. Выходит, был не последний нацизм и не последний тоталитаризм. Продолжать мысль не буду.

Часов в десять уже спал. В три зашла В.С. и выключила у меня телевизор.

Кстати, ее прошлогодняя эскапада с Домом творчества кончилась довольно скверно: в этом году ей внезапно отказали, хотя согласие было ранее получено. Это, конечно, месть за статью. Вчера же я подключил к этому бывшего министра кинематографии, но Дом творчества, вернее его директор, держится. Дело привычное и расхожее — обычная административная месть.

12 мая, четверг. Я опять завален кучей литературы и "объектов" на премию Москвы. Среди прочих все та же Ветрова. Ей уже надо давать премию просто за настойчивость, и на следующий год, если все будет в порядке, так, наверное, и сделаем, присоединив к ней еще пару ребят из поэзии. Премия Москвы постепенно становится неким легкодоступным источником. Привезли, например, три кассеты, связанные с Московским международным фестивалем им. Михоэлса. Здесь много всего, но в том числе "Еврейские мотивы в мировой культуре" ГАБТ России и гала-концерт "Да будет мир!", посвященный 55-летию государства Израиль… Я еще не смотрел, может быть, это материалы и стоящие сами по себе, но, конечно, они вторичны, скорее организаторская, чем творческая, деятельность. Восхищает позиция подателей, полная их уверенность в том, что именно это достойно, а ведь сколько разных других фестивалей было, и никто из устроителей такой инициативы не проявлял. На столе лежат и книги Романа Сефа, его стихи, многие из которых я читал, и это всё крепко, с мыслью и душой. Я также прочитал и книгу Борташевича, совсем не только собрание рецензий по Шекспиру. Какой наблюдатель, какое перо, какой журналист! И вообще, сколько всего интересного. Обязательно все это прочту. Обрадовало меня еще одно представление, но оно, кажется, идет по линии пропаганды, — газета "Экран и сцена", где выделены Авдеенко, Уварова и Дмитревский. Для меня бесспорно одно: без Саши Авдеенко все бы исчезло, а после падения читательского интереса к "Советской культуре", что произошло с приходом нового редактора, именно эта газета продолжает быть и оперативной, и читабельной.

Весь день занимался вопросами, связанными с учебным процессом, в частности удалось почти целиком собрать перевод на английский нашей кафедральной книги "Портрет несуществующей теории". Что-то перевели в Ирландии, наши переводчики свой кусок сделали сами.

Вечером — скорее отдавал долги, нежели из интереса — поехал на дискуссию, которую в Доме литераторов затеял Гусев. Были Жанна Голенко, Максим Замшев, Толкачев со своими заочниками, которые, конечно, крупнее, чем мои "семинаристы". Были даже участники слёта "Дети солнца". Думал, просто табельное мероприятие, но оказалось очень интересно. Сидел без блокнота, ничего не фиксировал, но постепенно в моем сознании стал даже не формироваться, а формулироваться этот самый срез — молодая проза, проблемы интернета, как бы литература для всех, проблемы небольших объединений со своими вождями, своей литературой, способами, как в нее пробиться. Это, конечно, одна из главных проблем.

Приехал домой в 11, видимо зря наелся перед сном, через два часа проснулся и до пяти бодрствовал. Прочитал новый рассказ Юры Глазова. Все, казалось бы, у него по делу: есть история жизни, важные и интересные эпизоды, Юра всё перечел, все знает, стиль довольно чистый. Но это, в общем, не более чем умная беллетристика. К сожалению, большего ему не дано. Хотя, может быть, и выбьется…

В телевизоре шел американский фильм "Сани" — о мальчике, который обслуживает старых дам, и о его девочке, обслуживающей пожилых мужиков. Такая трагически усталая жизнь, где люди не могут выбраться из круга, определенного социальной средой.

13 мая, пятница. Вчера давала свои стихи Мамаенко, я их прочитал, показал их Максиму, и тот меня просветил. Конечно, это все не бесталанная вязь образов, но большая поэзия всегда должна быть жестко структурирована. Этого нет. Боюсь, что линия на классические русские образцы с уходом Кузнецова у нас теряется. Вся моя надежда теперь на Куняева, Кострова, из молодых — на Тиматкова. На это надо настраивать и Арутюнова. Максим, вообще, со мною много говорит о поэзии. В частности о русскости: например, Пушкин для него — поэт, ориентированный именно на Запад.