Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

А около пяти, уже после ученого совета, наш новый декан, Мария Валерьевна Иванова, и Светлана Викторовна Киселева дали мне на подпись приказ. Наши либеральные девушки с самого начала как-то запеленали меня своей жалостью, и, в общем, никаких жестких акций так и не удалось провести. Не исключили даже многострадального Чижикова, который учился в прошлом году, попал на бакалавра в этом и не сдал ни одного экзамена. Но позвонил Е.Ю.Сидоров и попросил за него. Что касается, так сказать, настоящего дела, его безумных образов, Чижиков, конечно, тут один из запевал, и как его учить — не представляю. Но попробую. Пока мы дали ему месяц последней отсрочки.

В три часа начался ученый совет. Ничего особенно тревожного, обычный отчет Льва Ивановича о научной и творческой работе. Доклад занял 40 минут, Лев Иванович сгреб туда все, что только пишется у нас в институте. Я отчетливо представляю, что в этом списке много случайного, имеющего отношение к нам лишь по касательной. Но мы в своих отчетах все это упоминаем: сборник, книга, научная работа. В принципе институт — это ристалище, все время провоцирующее к творческой работе. Да, сделано много. Но какое отношение к нам имеет, скажем, книжка о балете, написанная В.С.Модестовым? Это хорошая книжка на трудную тему, талантливо написанная, изданная за счет какого-то государственного гранта. Эти свои мысли я опрокинул на ученый совет. В качестве примера привел то, что в изданиях меня волнует: Смирнов написал предисловие к томику стихов Цветаевой, и хотя сам томик меня не очень интересует, предисловие это для меня ценно. А какое отношение имеет к нам роман Б.Н. о Паскале, ведь Б.Н. уже выпустил о Паскале монографию. Тем не менее доклад был принят.

Я еще раз подумал, что иногда раздражаюсь напрасно, а тут, к концу дня, видимо, устал и заколебался, ехать ли на вечер Битова или не ехать. Это далеко: Таганка, Дом русского зарубежья, заваленная снегом Москва…

Давно обратил внимание, что очень функционально живу, времени совершенно не хватает, особенно сейчас, когда заканчиваю редактирование своего романа. Мне тяжело даются документальные романы, потому что здесь нужна большая точность, многие проверки; боязнь исказить цитаты требует большой гибкости — ведь цитату нужно еще размять и встроить в текст. В общем, тяжело. А тут еще при последней редактуре чуть перестарался Боря и какие-то пассажи перевел в свою лексику, а я так дорожу своей! Сейчас приходится производить раскопки и подводить все под определенный интеграл. Тем не менее логику его поправок я отчетливо понимаю — тут много идет от правил абзацев. Да, с точки зрения абзацев все верно, но с точки зрения восприятия тяжелых мест, мимо которых не так просто пройти, а надо пробежать, иначе грунт может развалиться, и это понимает благодаря своему опыту романист, и часто не понимает даже самый доброжелательный редактор, — с этой точки зрения всё по-другому. Но работа идет и меня выматывает.

Но к Битову решил поехать. Тут присоединяется еще одно мероприятие: как ученые собираются в последний четверг месяца, так и прозаики решили собраться в этот же четверг в Московской организации. Народу было не очень много. Минут сорок поговорили, приняли в Союз двух переводчиков, фамилии обоих впишу позже. Один из них перевел какую-то монографию о Ришелье, что для меня интересно, книжку зажилил, как только освобожусь — начну читать, это будет подготовка к моей Франции.

На Таганку проехали через центр просто с боем, несмотря на все сообщения, что наземный транспорт в Москве стоит из-за снегопада, и даже не опоздали.

Встреча состоялась в том же зале, где вручали солженицынскую премию. На сцене — постаревший Битов, ведет Юрий Рост. Я, как всегда, делаю записи. Он, конечно, очень умный и талантливый человек, и побыть в атмосфере его мыслей полезно. Я понимаю, что не все мы мыслим постоянно с такой интенсивностью, это похоже на летний грозовой дождь или на ту атмосферу, которая возникает после грозы: пахнет свежестью и озоном.

Начал он с незначительных слов. Потом, как опору, взял тему Пушкина, постепенно перешел к тому, чем мы и в себе дорожим, — к своему внутреннему миру. "Это только кажется, что я не пишу сейчас. Для "Эсквайра" написал небольшое эссе "Искусство писать от руки". Надо было написать только 2000 знаков, и, когда написал, набрал на компьютере — действительно, оказалось 2000 знаков". "Писать от руки стальным пером это привычка прошлого века". Сам Битов с 1961 года пишет прямо на машинке, а с 1995-го — на компьютере. Читал текст, интересный и точный, с массой детских воспоминаний и подробностей — стальное перо 86-го номера, "вытирашка", "жженка", "чеканка", — которые так милы и дороги нашему поколению. Правда, в тексте многовато уменьшительных названий.

"Послезавтра день смерти Бродского. Я прочту вам стихи". Битов: седая голова, облысевший лоб, умное, вытянутое лицо. Встреча с Битовым в Нью-Йорке. "Я взял эту книжечку для Голышева".