Дневник. 2009 год.

– Нет, пожалуй, нет. Все-таки достаточно хорошо его знала. Другое дело, что я столкнулась с неожиданным явлением. Я хотела обсудить, было ли что-нибудь специфически еврейское в его поэзии. Или, например, меня интересовал вопрос христианских мотивов его творчества. Я с удивлением обнаружила, что для обсуждения этих тем ни у меня, ни у моих собеседников в буквальном смысле нет слов. В годы советской власти эти темы были табуированы, и, язык остался без инструментария. Обсуждать эти темы мне было весьма трудно».

И в советские годы, кстати, никакие темы, изложенные достаточно деликатно, не были табуированы. Говорить надо было уметь и не сводить все к единому: мы, евреи, более талантливы, чем кто-либо. Теперь следующий вопрос и следующий ответ, с которыми я вполне мог бы согласиться. Кроме одного соображения, но об этом чуть позже.

«– Что вы называете «комплексом Бродского»?

– Это ясное осознание того, что вы – современник великого поэта второй половины ХХ века. Вы ходили с ним по одним улицам, вы легко могли его встретить, он еще вчера был здесь, умнейший человек и гениальный поэт. Ему досталось столько славы, сколько не имели ни Ахматова, ни Мандельштам, ни Цветаева. И в России, и в Америке, и в Европе – везде. Он застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо отринуть его, либо избавиться от него с благодарностью. Последнее могут единицы. Чаще можно встретить первых и вторых. Это и есть комплекс Бродского».

Бродский, конечно, хотя я его не так уж подробно знаю, но очень мне близкий поэт. В свое время Витя Кулле одним из первых защищался с кандидатской диссертацией по его стихам, и после защиты, может быть, в знак благодарности, подарил мне том Бродского. Я читал его целое лето, каждый раз, когда приезжал в Обнинск. Любопытен еще один момент. Лет 12 назад почти каждый из поступающих молодых поэтов отчаянно подражал Бродскому, сейчас это все прошло, как бы и не было.

Дальше – спорное видение Полухиной проблемы современного языка. Здесь опять то же самое: мы, евреи, лучшие!

«Вот, допустим, что это огромное живое существо – русский язык – созревает до такого момента, когда ему требуется поэт, который помог бы в совершенной форме зафиксировать современное состояние языка, открыл бы ему дорогу к дальнейшему движению. И этот язык выбирает маленького еврейского мальчика в антисемитской стране, зная, что он пройдет через страдания; вдыхает в него поэзию, зная, что истинный поэт в этой стране либо гибнет, либо подвергается изгнанию. Он дает ему выжить, стать знаменитым и исполнить порученную ему миссию».

Собственно, весь день, с раннего утра, был дома, никуда даже не выходил. Молодец Витя, вчера утром поехал на станцию техобслуживания, сдал в ремонт мою машину, и, к счастью, там довольно быстро нашли причину поломки. Это какой-то распределительный электрический механизм: когда машина начинала «не тянуть», то она просто шла на двух цилиндрах. Все это оказалось даже и не так дорого и, главное, довольно недалеко от меня, на Донской улице. Боюсь, в связи с этими известиями у меня начинает пропадать тоталитарный страх советского времени перед самовластием автомобильных механиков. Вечером же, возвращаясь из института, Витя машину и пригнал уже после одиннадцати вечера домой. Ну, что же, значит утром на два или три дня поеду на дачу.

Ночью, уже почти засыпая, я вдруг вспомнил, что накануне звонил Виктор Симакин, который приехал из Нижнего Новгорода, и я обещал в пять часов быть дома. Чтобы не портить Вите Вотинову настроение, который, как деревенский житель, любит дачу и рвется туда, тем более что я обещал, я отпустил его. С ним поехал и Игорь, у которого два дня в театре выходные. Я даже обрадовался такой ситуации – значит, буду работать над финалом пятой главы. Как всегда, эту свою так называемую «творческую работу» я совместил с могучей готовкой – наварил опять большую кастрюлю борща, сварил на гарнир гречневую кашу и нажарил печенки. Позвонил также Юре Кимлачу, он к пяти тоже обещал прийти.