Дневник, 2014 год

24 января, пятница. О распорядке дня уже не пишу – весь день на пляже. Народа не «впритык», много свободных лежаков под зонтами. Мы выбрали себе местечко еще и под пальмой. Соотечественники не беспокоят. Утро начал с чтения небольшой книжки Антонена Арто, которую привез из Москвы. Это один из знаменитых реформаторов театра. В предисловии сравнивается с Крэгом и Станиславским. Есть, конечно, максималистский перебор, но интересно. И так – до обеда. Это уже в ресторане на берегу. Здесь по коммерческому меню в наш постой включены только завтраки и ужины, называемые «обедами». И здесь вряд ли что-нибудь будет мниться: блюдечко легчайшего супа с «морепродуктами» – я видел в нем одну креветку, «салат с тунцом» – катышек скрученный из тунцовых волокон, в «песок» нарезанный зеленый перец и сладкий лук с небольшим количеством соуса. И суп и салат вкуса отменного, просто, как говорится, очень. По пять долларов на брата. И к этому – отсутствие толпы, белая скатерть, крахмальные салфетки, вид на море из-под тента.

После обеда опять в наушниках – слушаю книгу про евреев. Слишком много я последнее время о них пишу. «Уриэль Акоста», пьеса еще старого МХАТа, вдруг стала ясной.

Стараюсь по интернету следить за мировыми событиями. У нас, видимо, без новостей, а вот в Киеве оппозиционеры взяли еще одно правительственное здание.

25 января, суббота. «Эхо Москвы» доходит и до берегов Индийского океана. Верховный суд сократил срок отсидки Платону Лебедева, и ныне он тоже, вслед за Ходорковским, на свободе. Правда, остался невыплаченный в 17,5 миллиардов долг или штраф за утаенные налоги. Из-за этого Ходорковский не может въехать в Россию – потом и не выпустят, а Лебедева – поэтому же не выпустят сейчас.

На Украине все ближе к гражданской войне – похоже, что правительство ничего не контролирует. Фигура Януковича, по меткому определению Сванидзе, «всем группам подмигивающего», вызывает презрение.

Все утро на пляже читал книгу Арно и к обеду закончил. В целом, если говорить по-настоящему, Арно очень интересен своими частностями. Выписываю в основном то, что касается моего, слова.

«Немало можно было бы сказать относительно конкретной значимости интонации в театре, об этой способности самих слов порождать некую музыку в зависимости от способа, каким они произнесены, и безотносительно к их конкретному смыслу, – ведь такая музыка может идти даже вразрез с этим смыслом; можно было бы сказать о способности слов создавать под поверхностью языка своего рода подводное течение впечатлений, соответствий, аналогий. Однако подобный театральный способ рассмотрения языка уже является лишь одной из второстепенных его сторон для драматурга, а потому, в особенности в наши дни, драматург вовсе не считается с ним, создавая свои пьесы».

Или:

«Заниматься метафизикой словесного языка – значит принудить язык выражать то, что он обыкновенно не выражает, это значит использовать его новым, особым и необычным способом, вернуть ему все возможности физического потрясения, активно разделять и распределять его в пространстве, выбирать интонации абсолютно конкретно, возвращая им былую способность действительно взрывать и проявлять нечто, значит восстать против языка и его сугубо утилитарных, я сказал бы даже, озабоченных пропитанием истоков, против его низкого происхождения загнанного зверя, наконец, это значит рассматривать этот язык как форму заклинания».

О кризисе театра говорят с его возникновения как о кризисе литературы и нравственности. А вот «новый» театр, это, пожалуй, то, что в 20-е годы у нас уже было. Это грандиозные зрелища в Петрограде, здесь надо вспомнить имена Радлова, Аннинского, Эйзенштейна – мастеров народного театра. Но вот еще частности:

«Идея пьесы, созданной непосредственно на сцене, когда приходится наталкиваться на препятствия постановки и препятствия самой сцены, настоятельно требует открытия некого языка – языка активного и анархического, где были бы преодолены обычные ограничения чувств и слов.

Во всяком случае, спешу тотчас же это сказать, театр, где режиссура и постановка, то есть все специфически театральное в нем, подчинены тексту, это театр глупца, безумца, извращенца, грамматиста, лавочника, антипоэта и позитивиста, иначе говоря, это театр Запада».

«Публика, принимающая ложь за истину, обладает чувством истины и всегда реагирует на нее, когда последняя являет себя».

«И признаем наконец, что то, что некогда сказано, говорить более нельзя; что одно выражение не годится на то, чтобы его употребляли дважды, оно не живет дважды; что всякое произнесенное слово мертво и действует лишь в тот момент, когда произносится, что форма, которую раз употребили, более не нужна и зовет лишь к поискам иной формы».

«Довольно индивидуалистических стихов, от которых гораздо больше выигрывают те, кто их создает, чем те, кто их читает».

«Театр должен стремиться любым способом поставить под сомнение не только все аспекты объективного и доступного описанию внешнего мира, но и мир внутренний».