Дневник

Табби засовывает ей в рот соломинку, и Мисти отпивает глоточек воды. Таббин голос говорит:

– Бабуся говорит: ты обязана творить свое искусство, что бы ни случилось.

Табби утирает матери губы, говоря:

– Мне очень скоро придется уйти.

Она говорит:

– Пожалуйста, не останавливайся, как бы ты по мне ни скучала.

Она говорит:

– Обещаешь?

И, продолжая работать, Мисти шепчет:

– Да.

– Даже если меня очень долго не будет?

И Мисти шепчет:

– Да, обещаю.

5 августа

Усталость не может остановить тебя. Язвы на пальцах и голод – тоже. Поссать ты можешь, не прерывая работу. Картина будет завершена, когда кончатся краски, а карандаш сточится до нуля. Тебе не нужно бежать к телефону. Ничто постороннее не отвлекает внимания. Пока ты испытываешь вдохновение, работа не останавливается ни на миг.

Весь день Мисти вкалывает слепая, и вот в очередной раз карандаш замирает, и в очередной раз она ждет, что Табби заберет картинку и даст ей чистый листок бумаги. Но ничего не происходит.

И Мисти говорит:

– Табби?

Этим утром Табби пришпилила на спецовку матери здоровенную брошь из зеленого и красного стекла. Потом Табби встала смирно, и Мисти надела мерцающее колье из отстойных розовых стразов на шею дочери. Стоящей, как статуя. В лучах солнца из слухового окошка стразы сияли, как незабудки, как все цветы, которых Табби не сорвала этим летом. Потом Табби заклеила глаза матери. Вот когда Мисти видела дочь в последний раз.

Мисти опять говорит:

– Табби, душечка?

И в ответ – ни звука, вообще ничего. Только шипят и разбиваются волны на пляже. Растопырив пальцы, Мисти протягивает руку и шарит в воздухе. Впервые за несколько дней ее оставили в одиночестве.

Полоски скотча, они сбегают вниз от самых волос, поверх глаз и загибаются под нижней челюстью. Мисти берет их за верхние кончики пальцами и медленно-медленно тянет, пока обе полностью не отлипают от кожи. Быстро-быстро моргая, она открывает глаза. Солнечный свет слишком ярок, все как бы не в фокусе. Картинка на мольберте с минуту расплывается, пока глаза привыкают.

Карандашные линии становятся четкими, черные линии на белой бумаге.

Это рисунок волн океана, близко от берега. В воде что-то плавает. В воде лицом вниз плавает человек, юная девушка с длинными черными волосами, распустившимися вокруг нее по волнам.

Черными волосами ее отца.

Твоими черными волосами.

Все – автопортрет.

Все – дневник.

За окошком, снаружи, у кромки воды собралась толпа. Два человека бредут в сторону берега, они что-то тащат. В солнечном свете сверкает яркий розовый отблеск.

Стразы. Колье. Это Табби, они ее держат под мышки и под коленки, ее волосы, прямые и мокрые, свисают вниз, в волны, что шипят и разбиваются, налетая на берег.

Толпа подается назад.

По коридору за дверью спальни громко стучат шаги. Слышится голос:

– Я все приготовил.

Два человека тащат Табби к крыльцу гостиницы.

Замок на двери спальни, он громко щелкает, потом дверь распахивается, за ней стоят Грейс и доктор Туше. В его руке ярко сверкает шприц для подкожных инъекций, с иглы капает жидкость.

И Мисти пытается встать, тяжеленная шина волочится за ней. Ее ядро на цепи.

Доктор бросается вперед.

И Мисти говорит:

– Это Табби. Что-то случилось.

Мисти говорит:

– Там, на пляже. Мне нужно туда спуститься.

Шина кренится, и ее вес валит Мисти на пол. Мольберт с грохотом падает рядом с ней, стеклянная банка с бурой от красок водой разбивается, повсюду осколки. Грейс подбегает и встает на колени, чтобы взять Мисти за руку. Катетер выдернулся из мешочка, моча струится на половик, в воздухе вонь. Грейс закатывает рукав на Мистиной спецовке.

Твоей старой синей спецовке. Жесткой от засохшей краски.

– Вам нельзя туда спускаться в таком состоянии, – говорит доктор.

Он щелкает по шприцу, сгоняя пузырьки вверх, и говорит:

– Поверьте, Мисти, вы ничего уже не сможете сделать.

Грейс с силой распрямляет Мистину руку, и доктор втыкает иглу.

Ты чувствуешь это?

Грейс держит ее за оба запястья, пригвождая к полу. Брошь из поддельных рубинов раскрылась, и булавка глубоко вошла в Мистину грудь. Красные рубины в красной крови. Повсюду осколки разбившейся банки. Доктор и Грейс прижимают ее к половику, под ними растекается моча. Она пропитывает синюю спецовку и жжет кожу Мисти там, где застряла булавка.

Грейс, почти всем телом навалившись на нее, говорит:

– Вот теперь Мисти хочет спуститься вниз.

Грейс не плачет.

Голосом низким, как в замедленной съемке, Мисти говорит:

– Да откуда, на хуй, ты знаешь, чего я хочу?

И Грейс говорит:

– Так написано в твоем дневнике.

Игла выскакивает из ее руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает кожу вокруг укола. Холод спирта. Руки проскальзывают ей под мышки и тянут вверх, пока она не садится прямо.

Подъемник верхней губы Грейс, ее «мускул брезгливости», туго стягивает все ее лицо к носу, и она говорит:

– Это же кровь. О, и моча! Она вся в этой мерзости… Мы не можем спустить ее вниз… такую. Не при всем честном народе.

Мисти воняет вонью переднего сиденья старого «бьюика». Вонью твоей мочи.