Дневник

Продолжаю читать мемуары Витте. Очень интересно. Я их читал и раньше — и даже в первом издании, — но как-то полностью оценил только теперь. Они далеко не объективны, автором владеют многие страсти, но он очень умный человек и лучше других понимает историческую ситуацию. Недооценивал он революционные движения (из-за бюрократической ограниченности) и Столыпина, видимо из элементарной ревности. Впрочем, острие столыпинского плана по крестьянскому вопросу (который В. называл «детским») стало ощутимо во всем значении только в исторической перспективе.

23 фев. <…> Саша <Борщаговский> говорит, что группа «Поезд в завтрашний день» с Э<ммой> завтра будет в Москве. Прошу его не выдавать мое местопребывание, он удивлен, но обещает. То же прошу у Левы и у Ц. И.

Начинаю думать об этом и пропадает рабочее настроение.

Иду обедать к Ц. И. <…> В «Карьера де ла С<ера>»^[84]корреспонденция о «Нов<ом> мире», в которой говорится, что А. Кузнецов был «ближайшим другом» Твард<овско>го и что его отец был «кулаком». Кацева виделась с Косолаповым: он весел, кокетничает, будто не уверен в назначении, с интересом слушал, что-де «вся Москва» говорит о том, что он отказался работать с Овчаренко и Большовым. У нее впечатление, что он отнюдь не огорчен новым постом, в противоречии со слухами. А Твардовский продолжает приезжать каждый день в редакцию. Нервы у всех там измотаны, но бумажки все нет. Статья Р. Лерт^[85]о романе Кочетова, резкая, умная. Витт<орио Страда> в письме благодарит меня за книги. Взял у Ц. И. 50 рублей.

24 фев. <…> Весь мир полон отзвуками ужасной гибели швейцарского лайнера, летевшего в Израиль. Явно, что политически это невыгодно для дела арабов. Значит ли это, что положение стало практически неуправляемым? Тогда взрыв новой мировой войны может произойти каждый день и час.

<…> Изнеможающе сижу над последними страницами 4-ой картины. Они уже написаны в двух вариантах, но кажутся безжизненными. И как обычно у меня, когда я «стараюсь», несколько концов, т. е. не разных, а несколько — один за другим: вернее, несколько «код»<,> потом являются две выдумки <—> элементарные, но ранее не приходившие в голову. Но уже устал и в одиннадцать ложусь. Целый день мучался за машинкой.

25 фев. <…> Звонит Юра и зовет обедать в ЦДЛ. Лавка писателей. ЦДЛ. Обедаем с Борщаговским. Потом Слуцкий и Винокуров. Все недоумевают по поводу затяжки с реорганизацией «Нов<ого> мира». Мало интересует это видимо только Винокурова. Он жалуется на гастрит и говорит только о нем. Саше Б. Гиллер (зав. клиникой Литфонда)^[86] сказал, что Кочетову делали на днях операцию. Опухоль. Метастаза. Он обречен. У Саши просвет с фильмом «Три ночи».^[87] Как теперь начальство смотрит картины: каждый на своей даче. <…>

В конце дня в ЦДЛ вешают объявление о смерти Корнелия Зелинского.

26 фев. <…> Утром не работается: устал… Еду к Леве. Оказывается, вчера все-таки пришла бумажка с принятием отставки Твардовского, но нет еще бумажки о назначении нового редактора. Все это ожидается завтра.

<…> Как раз, когда Бибиси передает недостоверную статью о Мейерхольде («Даму с кам<елиями>» играли в помещении б<ывшего> Зона?), меня зовут к телефону. Это В. Долго плетет разное, а мне хочется дослушать статью и неудобно стоять в коридоре, когда мимо все время шлендает хозяйка, и наконец я говорю что-то в этом роде и разговор иссякает, но статью уже закончили. Еще один повод для моей всегдашней ненависти к телефонам.

27 фев. <…> В пьесе остался последний «жим».^[88]Но он труднее всего. До сих пор не могу решить: стоит ли Евген<ию> Ник<олаевичу> приходить. <…>

В понедельник в три часа Твардовский встретится с Косолаповым, в чем и будет заключаться сдача дел по журналу. Сегодня старая редколлегия празднует 50-летие Кондратовича.

28 фев. <…> Вчера, рассказывая Ц. И. о трудностях окончания пьесы, наимпровизировал эпизод с телефоном. Для кино — это находка. В театре это так крупно не получится. <…>

Отдал хозяйке 50 р. за март. М. б. она уедет.

Март должен быть продолжением «карантина» в личных делах, окончанием и сдачей пьесы, и написанием кино-заявки для Мосфильма или другой студии. <…>

В газетах сообщается список произведений, выставленных на Лен<инскую> премию. Что касается литературы, кино и театра — проект этот небывало убог. Все пожимают плечами. За старые детские стишки, которым чуть ли не 40 лет, выставлен Михалков. Он служит верой-правдой и конечно премию получит.

Это все — одно к одному — идет общее наступление реакции на всех фронтах.

2 марта. <…> Ночью высокая температура. Термометра нет и я не меряю, но чувствую себя отвратительно. <…>

Оказывается, третьего дня в Москве была паника. Прошел слух, что водка с марта будет стоить 4 р. 30 к. Осаждали магазины, брали ящиками. Какой-то психоз. Будто бы есть проект: ввести «сухой закон» и повысить налог на 7 %, чтобы взять в бюджет ту сумму, которую дает водка.

Звонки Юры, Левы, Саши Борщ<аговского>. Множество медицинских советов и предложений помочь.

3 марта. Болен. Скверная ночь. <…>