Дневник

Москва полна разговорами о будто бы готовящейся «гальванизации» — так называют ожидающееся признание каких-то заслуг Сталина и прекращение кампании его дальнейших разоблачений. Я мало верю в это.

9 мая <…>

В Загорянке очень хорошо и начали щелкать соловьи.

Видимо, «гальванизация» не состоялась, хотя во вчерашнем докладе Брежнева. <…>

13 мая <…> Сад зеленеет. Сейчас еду в город. Вечером в МГУ вечер памяти Мандельштама и я обещал Н. Я. быть на нем.

14 мая. Вечер вчера состоялся, хотя и была сделана попытка его отменить. Его организовали студенты Мех. Математического ф-та в аудитории на 16-м этаже нового здания университета.

Я в унив-те впервые. Мне нравится.

Приехали вместе с Н. Я. и Левой (мы заезжали за ней). Аудитория битком набита и масса непрошенных у входа. Председательствует И. Г. Эренбург, почти дряхлый и с розовенькими щеками. Он говорит умно, сдержанно и точно, на той крайней границе между цензурным и нецензурным, которую он чувствует как никто. Показывает № 4 алмаатинского журнала «Простор», где напечатан целый цикл Мандельштама и в том числе знаменитый «Волк»^[77], которого в прошлом году запретили в «Москве». Еще говорят: Н. Чуковский (поверхностно и почти пошловато), Н. Л. Степанов (вяло ораторски, но умно, хотя и академично)^[78], поэт Арсений Тарковский и Варлам Шаламов, который читает свой колымский рассказ «Смерть поэта» и исступленно, весь раскачиваясь и дергаясь, но отлично говорит^[79]. И. Г. объявляет о присутствии Н. Я. Ей устраивают овацию и все встают. Читают стихи О. Э. Лучше всех студент Борисов^[80].

Из знакомых были: Мелетинский с женой, С. Маркиш, Коля Панченко с Варей [Шкловской], Юля Живова, Ричард Пшибельский^[81] и др. После едем к Шкловским. Я покупаю водку «Горный дубняк»^[82] (другой не было), колбасы, апельсины. Устраиваем пир. Н. Я. возбуждена и счастлива. Сидим долго. Коля читает стихи. Еду ночевать к Леве. Н. Я. по телефону благодарит И. Г. Странно, он с женой Л. М. на «вы», а она с ним «на ты». Слышать это удивительно почему-то. <…>

Рад за Н. Я. Она кажется осенью получает кооперативную квартиру.

16 мая. Говорят, что Св[етлана] Сталина написала воспоминания об отце. <…> Эту рукопись пока читали немногие и достать ее трудно.

[о встрече со старой знакомой, которая обозначена как Ш. С.] Муж ее врач, она несчастлива с ним и только рада, что у нее маленькая девочка.

17 мая. Днем на улице Грицевец^[83]. После этих двух встреч — сердце мое в лохмотьях и хочется скорей в Ленинград.

<…> Твардовского кладут в Кремлевскую больницу с эртеритом^[84] — заболеванием ноги на почве отравления алкоголем и никотином. <…>

Вечером еду в Ленинград и через два дня в Комарово.

20 мая. И вот снова я в Комарове. <…>

Приехал на машине за час до обеда. <…> Молодой писатель Вахтин^[85]. <…> Буду здесь до 10 июня, а там видно будет. <…>

Читаю полученный в Москве перед самым отъездом № 4 «Нового мира». Окончание мемуаров И. Г. [Эренбурга] разочаровывает. Он делает вид, что «не понимает до конца» Сталина, хотя пишет, что не любил его и боялся. Но что значит «до конца»: не знает психиатрического диагноза, что ли? «Дела» Сталина ясны и мотивы тоже: неясны подробности отдельных злодеяний и их техника, а также не уяснены пропорции сложного сочетания лжи, демагогии, мифотворчества и реальной политики, хотя зловещий контрапункт этой исторической композиции уже не вызывает сомнения. И. Г. сознательно отступает перед задачей нарисовать образ Сталина. Окончанием мемуаров будут одинаково недовольны и сталинисты, и леваки и И. Г. будут бранить со всех сторон.

21 мая. Второй день пишу часов по шести, или больше. Беру, как обычно, разбег дневником, письмами, разными записями, полуредактированием набросанного и перебелкой кое-каких черновиков.

Снова болит правое плечо или спина или что-то под лопаткой — сам не разберу.

24 мая 1965. <…>

Я все дни вожусь с тем, что свожу вместе и переписываю набросанные на листочках заметки о том и сем, параллельные дневнику, но не входящие в его состав. Уже переписал за эти пять дней 45 страниц, но это еще далеко не все. Никакого литературного расчета в этом нет: просто инстинкт упорядочения, вроде уборки комнаты. Назвал это так: «Записки ни о чем»…

26 мая. Приехала вчера В. Ф. Панова и села рядом со мной за стол. Д. Я. [Дар] тоже приедет, но с 13-го. <…> Очень дружески встретились.

Она снова пишет какой-то сценарий, проклиная это дело: — Когда утром, проснувшись, думаю, что надо опять писать сценарий, мне хочется умереть…

У нее тоже неприятности с ее премьерой в т-ре Комиссаржевской. <…>

Как мне здесь хорошо работать! Давно уже нигде так не было. С упоением сижу по 10–12 часов за машинкой.

<…> Здесь многие из литературного мира так хорошо ко мне относятся, что иногда я теряюсь: совсем не то, что в эгоистической среде моих бывших московских приятелей. <…>

В Ленинграде идет «Возвращенная музыка»^[86], надо ждать вони в прессе. Это противно, но я вытерплю.