Дневник

18 окт. <…> На днях спор с Л. и Р. о национальном в характерах людей^[162]. Оба они называют это «расизмом». Но почему? Признание классической генетики и роли наследственности противоречит этому диллетантскому утверждению. Неужели только потому что нацисты довели до зверского абсурда оценку людей по национальным чертам, нужно отказаться от признания их существования? Это похоже на отрицание кибернетики только потому, что она была создана в США. Можно понять Л.: родившийся в еврейской семье в Вильно, занесенный к нам бурями войны, воспитанный в русской семье, он полюбил русскую культуру, новых близких людей и тяготится своим «еврейством». Это человек гершензоновской складки. «Еврейское» это его комплекс, пользуясь этим модным словечком. Но у меня уже давно нарастает внутренний бунт против рабства у «комплексов». В сущности, оно ничем не лучше рабства у любой крайней обскурантистской религии: все предопределено и предназначено, и твоя собственная воля ничто. И это у него уживается с подлинным свободомыслием. Но меня почему-то коробит, что он стыдится своей национальности и ежится каждый раз, когда я в разговоре произношу слово «еврей». <…>

На ходу беглое знакомство с Ю. Домбровским.

19 окт. Холодный ясный денек.

Нездоровится и почти весь день читаю «Новый мир». Отлично написаны мемуары В. Канашевича^[163]. И вообще — прекрасный номер. Стихи Твардовского как-то странно грустны, сердечны, умны.

Натопил печку разным деревянным хламом из сарая. Сварил себе картошку. Оборвал остатки черной рябины. Она вкусна, хваченная морозиком.

20 окт. 1965. <…> Завтра утром мы можем погибнуть…

Комета Икейа-Секи приближается к солнцу и по вычислениям астрономов пролетит в непосредственной близости от него в 7–8 (около 8) часов по московскому времени. <…> кто знает, может <…> произойдет грандиозная космическая катастрофа, которая оставит открытыми вопросы, будет ли издана моя книга, поставят ли мой сценарий, болен ли я или «так», и прочтет ли кто-нибудь на земле сие мое дешевое остроумничанье?

22 окт. Вчера целый день в Москве. Сначала у Ц. И. Кин. Знакомство с Г. Литинским^[164]. Потом у Надежды Яковлевны. Ей плохо, болит что-то в желудке. Она лежит и мучается. У нее самые дурные предчувствия. — Это мой конец… И, как в плохом романе, у нее уже ключ от новой квартиры. Ее первом собственном жилье за 30 лет. Надо переезжать. Но как она там будет одна? Она сама не знает. Больная одинокая старуха. Насмешка судьбы — зачем ей эта квартира?

У нее уже есть последняя книжка Ахматовой, присланная А. А. с надписью: «Наденьке — все равно, что мне самой»… Книга хорошая и нарядно изданная. В Москве ее еще нет в продаже.

Сижу у нее и не могу уйти, стараюсь ее развеселить.

Возвращаюсь поздно, в темноте. Днем падал снежок, чуть потеплело. <…>

Н. Я. говорит, что ей можно умирать, потому что дело свое она сделала (сберегла рукописи О. Э. и написала о нем книгу). Я возражаю: надо еще выпустить однотомник. Она говорит, что выпустят и без нее: тексты есть и знатоков М-ма развелось много.

Я недоволен собой. И слишком долго сидел и у Н. Я., и у Ц. И., и говорил как-то все впустую. Но что можно сказать?

Во всех заграничных сообщениях о деле Синявского прежде всего сообщается, что он был сотрудником журнала «Новый мир» и даже основным сотрудником? <…> у журнала много недругов, но более прочно С. был связан с Ин-ом мировой литературы, но об этом почему-то и не вспоминают, хотя он там получал зарплату. Интересно, чем кончится его дело и какова реальная степень его виновности. По всему кажется, что он виноват на самом деле и это не выдумка, не клевета. Посмотрим.

23 окт. <…> И. Г. говорит, что Катаев ему сказал, что он после операции дал клятву изменить жизнь: не дружить с подлецами (не пошел обедать в дом, где должен был быть Лев Никулин) и писать, что хочется… Что-то в этой шутке есть и про Мандельштама и даже про Н. Я. <…>

Все думаю о Н. Я. Никогда еще встреча с ней не оставляла такого тяжелого чувства. — Мой переезд не к добру. — сказала она. Шутили, что от одиночества она выйдет замуж за старика одинокого, нрзб<за>пущенного чекиста и т. д. Она задумалась; после того как я сказал что-то о том, чего ей не хватает. — Мне ЕГО не хватает. Надо стариться вдвоем.

Обычно она полускрывает свое старое недружелюбие к Б. Л. П[астернаку], а тут почти выговорилась. Она считает, что он отлично умел жить и устраивать свои дела, и его непосредственность — это поза.

28 окт. <…> Вчера снова в Москве в ССП на открытом партийном собрании с 2-часовым докладом Демичева. <…> В целом — ни угроз, ни <распеканций>, скорее заискивание и жажда успеха. <…>

Сбивчиво и двусмысленно Демичев говорил об изданиях Кафки и Пастернака.

30 окт. <…> Сегодня в «Лит. газете» речь Эренбурга о Данте (не знаю уж, с сокращениями ли). Но две большие цитаты из «Разговора о Данте» Мандельштама сохранены.

И снова — молодец, старик! Другого такого нет. <…>

Из письма Н. Я. [Берковского^[165]]: