Дневник

2 мая <…> Звоню Юре Трифонову. Он сидит один дома и зовет придти. Еду. Вскоре приходит Боря Слуцкий^[127], которого я давно не видел. Болтаем о том о сем целый вечер и я остаюсь у Юры ночевать. <…>

Снова слух о согласии Шолохова стать председ[ателем] ССП.

Подтверждается активная роль Федина в решении и суде над Син. и Дан. Руководитель иностранн. секции ССП Чернявский сказал на днях Е. Эткинду^[128], что суд этот был ошибкой: их можно было судить за другое, а именно за связь с НТС (русской антисоветской организацией в Германии)^[129]. Были документы, это доказывающие, но дело повели по другому пути и оно прозвучало неубедительно. Вопрос интересный: почему умолчали об НТС. Возможно несколько ответов.

Боря как то постарел, словно шепелявит. Юра задумал роман о деле Думенко^[130] и едет на днях в Ростов за матерьялами. Он живет с дочерью подростком, видимо довольно капризной и тяжелой по характеру. Много читает и думает. Мне он нравится больше чем любой из старых моих приятелей.

3 мая. <…> [слух о том, что разбившийся космонавт Комаров — на самом деле спасся: о подтверждении этого АКГ спрашивают пришедшие к нему домой чинить проводку электромонтеры]

7 мая. <…> Возвращаюсь днем на дачу. Впереди подряд 2 выходных — завтра и послезавтра — и все дела замирают.

8 мая. Начал вечером и пол — ночи и потом все утро читал «Траву забвения» В. Катаева в № 3 «Нового мира». Это написано отлично и, как это ни называй — мемуары или роман — это превосходная проза. Все это очень «катаевское» т. е. пластика внешнего превалирует над «духовностью», изобразительность над интеллектом. Он десятки лет писал левой ногой, цинично и расчетливо, но и это не могло затушить его талант, хотя конечно задержало его внутренний рост и, если задумаешься — о чем катаевское произведение? — то ответить трудно. <…>

Все думаю, что надо кончить одну из начатых пьес. Это просто бесхозяйственность — иметь столько товару и такой маленький счет в ВУАПе!^[131] Да, я плохой хозяин. Люблю работать, а извлекать из работ доходы не умею. <…>

9 мая. <…> Все думаю о «Траве забвения». Вот, не вспоминает же Катаев, как писал романы на сталинскую премию, как подличал и вертелся. Из всей жизни — единственно ценным оказываются воспоминания о Бунине и Маяковском — воспоминания по существу трагические. Словно жизнь кончилась на рубеже от 20 к 30 годам. А пятилетки, перековки, а сталинская конституция — где это все? Ничего нет, пустота…

Это своего рода приговор эпохе и собственной жизни. Но все же — будем справедливы! — писатель сохранил и свое холодное, блестящее мастерство и особого рода совесть.

10 мая. Утром еду в город <…>. Потом у Н. Я. Все время мрачнейшее настроение. Кажется, таким я у нее еще не был никогда. Потом неудачно заезжаю к Шаламову — не застаю его и к Леве, у которого ремонт.

12 мая. <…> Не записал вчера, что умер Лев Романович Шейнин^[132], человек, который мог бы написать самые занимательные мемуары на свете, а вместо того писал плохие пьесы и повести.

15 мая. Вчера был в городе: взял билет на поезд и отвез Шаламову его рукописи. Сидел у него часа три. Подарил ему сборник, который он, просмотрев бегло, очень хвалит^[133].

17 мая. Пишу ночью: только что с поезда — час назад приехал из Ленинграда. Теплая летняя ночь, напоенная сиренью и цветом яблонь и вишен.

В Л-де был полтора суток: все время почти с Эммой. Она встретила меня с напряжением и попыткой затеять объяснение, но я этого не принял и все переменилось, а кончилось ее нежностью <…>

Разговаривал по телефону с В. Ф. Пановой и Л. Я. Гинзбург и встретил на улице Рубашкина.^[134] <…> Л. Я. сказала, что Мандельштам пошел (или пойдет на днях) в типографию, а она в конце месяца приедет в Москву. Очень хочет повидаться. <…>

Больше никому не звонил. Эммина ревность, кажется, беспредметна: просто догадки…

17 мая [смещение Семичастного и назначение Андропова^[135]]

20 мая. Томительная жара, но все же с легким ветерком.

Утром отвез пук сирени Надежде Яковлевне [Мандельштам]. Она была рада. Рассказывает, что потребовала рукописи О. Э. у Харджиева^[136] <…>

С.^[137] мне показал в америк. газете объявление о выходе № 85 «Нового журнала» (Нью-Йоркского), где на первом месте стоят «Колымские рассказы» Шаламова. Он или не знает об этом, или не захотел мне рассказать^[138].

Солженицын написал обращенное к съезду письмо с жалобой на свою литературную судьбу и с предложениями: ликвидировать главлит и перестроить ССП с тем, чтобы он не принимал участие в травле писателей, а защищал их. <…>

[АКГ заехал подарить сборник Леве, но чуть не поссорился с ним: ] он вдруг стал мне давать советы из области личной жизни. Но я сам виноват: слишком близко к себе его подпускаю <…>

У нас идут последние приготовления перед открытием съезда писателей, которому всячески хотят придать показной, победный характер. <…>

Общее мнение: Синявского и Даниэля, а также арестованную за январскую демонстрацию молодежь тихо выпустят. <…>