Дневник

8 июня. Американцы передали о нашем «письме», но снова многое перепутав (т. е. о «письме» президиуму съезда за обсуждение письма Солженицына), сказав, что оно подписано 82 «выдающимися литераторами» (это верно, если допустить, что все подписавшиеся «выдающиеся», что по совести сказать нельзя), они называют в числе подписавшихся: Евтушенко, Твардовского, Аксенова и Паустовского. Из названных «письмо» подписал только Паустовский [чернилами добавлено: и Аксенов], а остальных американцы прибавили, так как именно эти имена в их представлении образуют обойму «литературной оппозиции». Кажется, Аксенов и Евтушенко писали что то лично и отдельно, а Твардовский конечно ничего не писал и не подписывал.

9 июня. Пестрый, шумный день. <…>

У Левы обмен в разгаре. Люся защитила диплом.

Потом у Трифонова. О том о сем. ЦДЛ. Лавка писателей. [у Борщаговского] <…> Какой-то телефонный звонок: утром референт Кино-комитета зашел в кабинет к Е. Д. Суркову, а он, спрятавшись под стол, на него залаял… Его увезли в больницу. Перед этим он удручался своим провалом в речи на писат. съезде, будто бы. <…>

Саша как то провел день с Солженицыным. Тот сам от руки переписал 250 экземпляров своего письма без копий. Будто бы было какое то обсуждение его в секретариате. Как то поддержали С. Симонов и Салынский^[166], остальные — против. Но всем не хотелось об этом говорить. Кто то предложил — сначала прочесть романы Солж. (членам секретариата). Все обрадовались отсрочке на полтора-два месяца. <…>

Саша говорит, что Солж. наверху ненавидят остро и злобно, но непримирим. Федина называют «Чучело орла» и «Пальма из вокзального ресторана».

10 июня <…> Вчера в поезде утром заговорил с сидевшей напротив хорошенькой молодой женщиной, шутил и проверял свое старое и заброшенное оружие — умение знакомиться. И оказалось, что оружие мое не заржавело. После шуток и ее легкого отнекивания она мне назначила свидание на завтра на 11 утра в поезде и вообще проявила благосклонность. А завтра я в это время буду уже в Ленинграде.

Я, кажется, не записал рассказ Эммы в письме как они в последний день съемки собрались у Белинского^[167], а туда пришел Володин^[168] с письмом Солж. и дважды прочитали его вслух. Ходит анекдот о том, как будут экзаменовать по литературе в ХХI веке: первый вопрос: тип Печорина, второй — роль письма Солженицына в истории русской литературы и третий — о рассказах для народа Толстого.

Итак, еду. На этот раз, что-то может измениться в моей жизни. Впрочем, вряд ли.

Не записал еще вчера про встречу с Шаламовым с его бывшей (и настоящей м.б.?) женой О. С. Неклюдовой^[169] на Аэропортовской днем. У него обвязана голова и она провожала его в поликлинику: он упал и разбил голову. Но он веселый — в руках у него связка книг: первых авторских экземпляров новой книги стихов «Судьба и дорога»^[170]. Тут же надписывает мне. Неклюдова раздражена на него, шипит все время и мне неловко. До сих пор я ее ни разу не встречал. <…>

[после отточий] Ну, ладно! Прячу машинку. Через 2 часа еду в город, а через 3 часа отходит поезд.

Трезво понимаю, что лучше всего, чтобы не вышло так, как я хочу. Ведь бывало же, что не выходило, и оказывалось, что если бы вышло — было бы плохо. Примеров много, но давно. Видно не пришло еще «позорное благоразумие». Не хочет стареть сердце.

Пожалуй, сейчас — самое страшное распутие.

Но……

Иду рвать Эмме цветы…

11 июня. В Ленинграде пасмурно: мелкий дождик. <…>

Вчера Лева [видимо, Левицкий] не приехал в Загорянку за ключами и даже на вокзал (как он хотел в крайнем случае) и я увез их с собой. Так что моя дача будет стоять запертая. Забыл у Борщаговского книжку Шаламова.

13 июня. Вчера [слово вставлено сверху, синими чернилами] Уутром звоню Н. <…> Ее муж знает, что она пошла на свидание со мной. <…>

14 июня. <…> На Ленфильме. Жежеленко^[171] понравился мой замысел о молодом Горьком и, кажется, даже очень понравился. Я рассказал о нем почти случайно, зайдя узнать, что нового насчет тиражирования «Зел. кареты». Но об этом никто не знает и не интересуется. Дурацкая практика: прокат фильма студию не интересует.

<…> [о либретто для Гарина и Локшиной] Но там все идут одни разговоры, а жить мне на что то нужно. Буду делать то, конечно, за что будут платить деньги. Можно писать «в стол» прозу, эссеи, но сценарии писать стоит только с реальным производственным расчетом. Г[арин] и Л[окшина] обидятся? Может быть. Но, увы, делать нечего.

Плохо сплю и все думаю, думаю… <…>