Дневник

В пятилетнем возрасте – танцы как идеал приятного движения; затем – пение как высшее применение звука; и наконец искусства живописи и ваяния – как изображение жизни в доступных творчеству пределах. Каждое из этих занятий поочередно опутывает ее своими могущественными чарами. В то же самое время ее ум непрестанно работает во всех других направлениях, внутри и вне, – направлениях социальном, приобретательном, рефлективном. Со всем этим она соединяет постоянное преследование цели своего самоописания, и ее дневник, уже сам по себе, представляет немаловажный памятник труда для такой кратковременной жизни. Неудивительно, что при такой деятельности и при таком непрерывном трении «меч истерся прежде своих ножен». В Ницце, имея всего четырнадцать лет от роду, она почувствовала какую-то боль в правом легком, а через два года после того на каком-то курорте, в Германии, доктор объявил, что легкое повреждено. В девятнадцать лет она оплакивает потерю своего голоса, который, как она думала одно время, сделал бы ее властительницей мира, что засвидетельствовано как ею самой, так и другими. Она более чем подозревает существование смертельного недуга и желает только того, чтобы он поскорее покончил с нею. До этого времени она начала тяготиться почти постоянной, хотя далеко не совершенной своей глухотою, по-видимому, случайно присоединившейся к легочному страданию. И ее гораздо более волновало это неудобство, чем ее смертельная болезнь, очевидно, потому, что первое мешало ее общественным сношениям, между тем как она смело пренебрегала предостережением и советами других относительно второй. В шестнадцать лет она начинает систематически заниматься искусством в atelier (мастерской). В сентябре 1884 года, когда ей исполнилось уже двадцать три года, она все еще продолжает работать, 9 октября она жалуется на свою чрезмерную слабость, хотя, по ее мнению, состояние ее легких не ухудшилось. 20-го дневник прекращается, а 31-го она умирает.

Таким образом, мы простились с одним из тех анормальных существ – чаще женщин, чем мужчин, – которые в той или другой стране, по-видимому, появляются один или два раза в одно поколение и которые обыкновенно предаются напряженной жизненной деятельности ранее естественного срока. Они, по-видимому, служат для нас, обыкновенных смертных, предостережением – не относиться к ним сурово или пренебрежительно на том основании, что они выше нас и находятся вне нашей сферы: мы не можем уловить их. И так как они, между прочим, предназначены для того, чтобы преподать нам уроки, а мы не можем учиться, не стараясь понять, то мы по необходимости должны составить нечто вроде приговора о них, хотя с возможной сдержанностью и снисходительностью. И действительно, следует отметить одно обстоятельство, относящееся ко всему характеру этой необыкновенной личности.

Она была истинно гениальна, хотя некоторые из ее суждений относительно литературы и искусства кажутся эксцентричными. Но между тем как ее способности во всех направлениях развивались с крайней и преждевременной быстротой, великое качество, которое мы называем характером, росло медленно и отличалось незрелостью. Мы видим вокруг себя множество двенадцатилетних и даже более юных девочек, которые в этом главном отношении зрелее, чем была Мария Башкирцева в день ее смерти. Нужно отдать ей справедливость: она видела аномалии своей собственной натуры. Подымая глаза к небу, она восклицает:

Pourquoi dans ton oeuvre céleste
Tant d’élements si peu d’accord?

A перед этим она говорила: «Я не могу жить; я создана неправильно; во мне множество лишнего, и множества вещей мне недостает, и я обладаю неустойчивым характером».

Обладала ли она настоящей красотой – это вопрос. Она, сама часто обсуждает его и обыкновенно, хоть и не однообразно, решает его в утвердительном смысле. Она несомненно, обладала энергией, очарованием и внушительностью. Женственной она была во многих женских слабостях; но она не имела более утонченных прелестей, которые мы обозначаем эпитетом – «женственный». Она достаточно сознавала это. «О, если бы только я была мужчиной!» «Но смерть была бы еще лучше». Она делает и более категоричное заявление: «Я – женщина только по внешней оболочке». Волновавшие ее чувства были чудовищны по силе и деятельности, но ее привязанности не отличались особенною энергией. По поводу смерти домашнего врача, которого она любила, она спрашивает себя: «Неужели это в первый раз в жизни я проливала слезы не единственно из самолюбия или гнева?» Члены ее семейства были ее рабами: но так как они во всем были ниже ее, то она не чувствовала к ним симпатии и даже со своим больным дедом она обыкновенно вела войну на словах. Она не была с ним груба, но только обращалась с ним как с равным себе. По-видимому, величайшим ее недостатком было отсутствие чувства почтения.