Дневник А.С. Суворина

Чудесный осенний день. Мне было бы хорошо, но я узнал из афиш, что Кл. Ив. не играет. Потом А. Б. Коломнин написал, что она просила прибавки 50 руб., ей не дали, она просила роль Ирины и сказала, что больше не служит. Мне ее очень жаль, очень жаль. Не как актрису, а как странного человека. Она — странный, больной человек, у которого нет ни привязанностей, ни приюта. Я в этом уверен. Она, все ищет чего-то и не находит. Может быть, счастья. У нее есть фантазия, таланты, но все какие-то несовершенные, зачаточные. Как она здесь, в деревне, была деятельна. Ни разу, в течение месяца, она не сидела без дела. Особенно предавалась лечению. Баб и девок принимала, раны им обмывала, и все это внимательно. Может быть, тут ее настоящее призвание. Она сама несчастна и бесприютна и к несчастным ее тянет. Мне жаль ее потому, что она теперь ревет, бьется головой о стену и жалеет, что вышла из театра. Он все-таки давал ей цель, занятие. Я написал Насте письмо на днях, странное письмо, которое и не поймет она, да и сам я не понимаю, зачем я это ей написал. Я чувствую, что как будто надо сводить счеты с жизнью, но никогда я их не сведу. Я не аналитик. Я не умею думать, не умею предупреждать действия свои и поступки. Поэтому в затруднительные моменты я быстро теряюсь и становлюсь усталым и малодушным. Меня обозлил Плющик-Плющевский. Этот хитрый пройдоха так обходит меня, что я совершенно в его руках. Я злюсь и совершенно ничего поделать не могу. И ничего с ним не поделаю. Он льстит мне, говорит о своем «почитании», а на самом деле ненавидит. Я знаю, какими злыми и ехидными глазами он на меня смотрит. Теперь я ему нужен для его переделки «Преступления и Наказания» Достоевского, которое пропустил ему Литвинов. Как «тайному советнику» не пропустить?! Чиновники друг за друга стоят. Литвинов, впрочем, очень милый и симпатичный человек, хороший театрал.

* * *

Эти дни читаю «Идиота» Достоевского. Никогда я этого романа не читал. Странный писатель! Мне кажется, что все его люди — от его нутра, его души и воображения. Таких людей он не видал, да таких, может, нет и не было. Были только, может, подобия им. Какую-то преступную душу, мрачную, таинственную, он изображает. Есть ли это русская душа? Много увлекательных страниц, много поистине драматических сцен. Все его романы в сценах. Он любит разговоры, тянет их бесконечно, и многие очень занимательны. Он говорил мне, когда я у него спросил однажды, почему он не писал драм? — «Белинский говорил, что драматический талант складывается сам собой, с молоду. Вот я и думал, что если я начал с романов и в них силен, то я не драматург!».

22 сентября.

Письмо от Плющика по поводу того, что я восстал против назначения роли Дуни в «Преступлении и Наказании» г-же Погодиной. Дуня — красавица, а Погодина — замухрышка с носовым голосом. Я отвечал ему телеграммою: «Не режиссер, а вы обязаны были сообщить мне распределение ролей, даже посоветоваться со мной, как это делали решительно все авторы на императорских сценах. Зачем вы на стрелочника сваливаете? Относительно своего авторства вы очень ошибаетесь. Между вами и автором колоссальная разница. В некоторой степени вашим объяснением я удовлетворен. Далее делайте, как найдете, лучшим. В ваши права я больше не вступаюсь. Суворин».

* * *

…Случай графа Л. Н. Толстого и г. Маркса, издателя «Нивы». — На руку ли это «марксистам?» Г. Маркс — капиталист, граф Толстой — рабочий. Граф Толстой продал за тысячу рублей с печатного листа «Ниве» первое издание своей повести «Воскресенье». Он прямо и категорически заявил г. Марксу, что продает только первое издание, или, вернее первенство его печатания, что после появления в «Ниве» частей этой повести, все другие издания имеют право пользоваться «Воскресеньем», как своею собственностью, ибо сейчас же повесть эта в каждом отрывке и в целом делается общею собственностью. Надо знать, что первоначально цена повести была объявлена в 1500 руб. за печатный лист, причем граф Толстой, из целей чисто благотворительных, готов было сделать оговорку, что продает первое печатание своей повести вплоть до появления ее в печати целиком, до конца. Только тогда, когда она напечатана была бы до конца, она поступила бы в общую собственность. Эта оговорка увеличивала, бы благотворительный капитал тысяч на 8, на 9. Но затем граф Толстой отказался от этой мысли и предложил за 1000 р. с листа только первое печатание, сейчас же переходящее в общую собственность. На этих условиях Маркс и купил, и это может подтвердить один из литераторов, взявший на себя посредничество в этом деде.