Дневник библиотекаря Хильдегарт

Бабушки уверяли меня, что если я не буду есть рассольник или здороваться с соседкой, Боженька когда-нибудь соберётся и меня накажет. Но это была явная чушь: Боженька никогда не спускался со своей башни, и было просто удивительно, как это кому-то удалось так подробно его нарисовать. Он никогда никого не наказывал, а разговаривал только с церковным дяденькой в золотом пальто, поскольку один лишь этот дяденька знал язык Боженьки и всё время пел на этом языке: О-о-о! Бо-о-о-о!

Всё это я, по возможности, доступно, изложила дяде, а он в свою очередь объяснил мне, что «Боженька» – это уменьшительная форма от слова «Бог». Стало быть, нет ни Боженьки, ни Бога. Никого. К этой новости я тоже отнеслась довольно хладнокровно, но при случае сообщила её своим бабушкам. Бабушки повздыхали, пошушукались и в церковь меня водить перестали.

А дядя, сам того не желая, подстроил мне ещё одну подлость. Он научил меня, как действовать, когда у тебя бесследно пропадают мячик или заколка. Надо ходить по коридору и всё время бормотать себе под нос: Мышка-мышка, поиграй, а потом опять отдай. Мышка-мышка, поиграй… и так далее. Я последовала этому совету и убедилась в его практической пользе: каким-то непостижимым образом все потерянные заколки и мячи действительно находились. Постепенно я уверовала во всемогущество этой Мыши. Она не только возвращала пропавшие вещи. Она ещё много чего умела. Могла, например, устроить так, чтобы мама не ругала меня за измазанное вареньем платье или разбитый вдребезги будильник. Чтобы папа, забросив все дела, целый вечер таскал меня на шее по нашему длинному коммунальному коридору и рассказывал мне про магнитное поле на Луне. Чтобы на день рожденья мне подарили не пластмассовую идиотку в коротком розовом платье и с вытаращенными пуговичными глазами, а книжку с картинками про Персея и Андромеду. Чтобы Женька из соседнего подъезда перестал меня обзывать и кидать в меня тяжёлыми, как булыжники, снежками, норовя попасть в очки. По сути дела, она могла всё – надо было только поклоняться ей и соблюдать определённые правила и ритуалы. Оказавшись в плену у этой Мыши, я покорно слепила идола из пластилина, обклеила его ватой и каждый вечер, как на каторгу, шла к нему жаловаться на обиды, лебезить, унижаться и выпрашивать помощи и поддержки. Я не любила эту Мышь. Я её ненавидела. Она опутала меня здоровенной цепью странных ритуалов, суеверий и страхов, нешуточно усложнявших мою жизнь. Именно благодаря ей я познала, как тяжела и бессмысленна вера без любви.

Не помню, как и когда мне удалось окончательно от неё освободиться. Очевидно, с возрастом я разучилась пачкать вареньем платье, приноровилась на равных беседовать с папой об устройстве Вселенной и прочих занятных пустяках и научилась давать сдачи соседскому Женьке. Мало-помалу Мышь перестала быть нужной, и могущество её само собой съехало на нет. Но кто-то определённо был мне нужен. Зачем – я и сама не могла объяснить. Я не страдала от одиночества. Не боялась жизни. Не мучилась над глобальными вопросами бытия, поскольку превосходно знала на них ответы. У меня было всё, но чего-то не было. И я почему-то понимала, что это что-то ничем нельзя заменить. Его надо просто найти.

Не могу сказать, что я очень старательно искала. Идти куда-то наобум вследствие своего страха перед любыми путешествиями я не решалась. Может быть, я бы и забрела в своих скитаниях туда, куда нужно, но мне очень мешал старик на облаках. В облака я ещё так-сяк могла поверить, но в старика, сидящего на них – никак. Потом, когда мне было лет одиннадцать, я услышала в Третьяковской галерее замечательную фразу, сказанную одним посетителем другому: «Не понимаю, что ты возмущаешься? Это и не должно быть похоже на Москву. Это не Москва. Это – идея Москвы». Ага, поняла я, вот оно. Оно самое. Старик на облаке – это ерунда, это для стареньких старушек. Бог и не должен быть похож на старика и не должен нигде сидеть, потому что Он – Идея.

Однако, и с Идеей мне тоже было делать нечего. Идея была так же далека и холодна и так же не имела ко мне никакого отношения, как старик на облаке или тётенька в башне. В неё, безусловно, легче было поверить, но как быть с этой верой дальше, я как-то не могла себе представить.

А потом, через год или два, в Москве пропали из продажи лампочки. Их не было нигде, и их отсутствие уже стало причинять ощутимые неудобства в быту. А в январе прошёл слух, что где-то в центре, не то на улице Чернышевского, не то на улице Герцена, есть магазин «Свет», куда завозят эти самые лампочки, и их там очень много. И меня отправили искать этот магазин.