Дневник библиотекаря Хильдегарт

Как-то раз он вернулся из очередного разбойничьего похода в свой родовой замок, где не был уже несколько лет. Завидев его, слуги разбежались кто куда, и ни один из них не решился приблизиться, чтобы подержать ему стремя и помочь спешиться. Ни отец, ни мать, ни сёстры не вышли к нему навстречу и не подошли к окну, чтобы на него взглянуть. Так он и сидел на коне посреди двора, а двор был мёртв и безлюден, как мавританская пустыня – даже ставни не скрипели и не хлопали двери в людской. Только один шалый пёс выскочил из-под ворот, ухватил рыцаря за ногу, стащил с него сапог и, заливаясь радостным лаем, уже примеривался, как бы получше укусить его за пятку. Рыцарь помрачнел, слез с коня и отпустил его гулять по двору без поводьев, затем надел сапог, поманил за собой пса и ушёл пешком из отчего замка.

Так же, пешком, сопровождаемый собакой, он пришёл в местную церковь и попросил капеллана об отпущении грехов.

— Нет, - сказал капеллан. – Здесь тебе не будет отпущения. Не прошло и месяца с того дня, как ты разорил эту церковь, осквернил Святые Дары и похитил крест с алтаря. Ступай прочь и ищи другого священника, который согласится отпустить тебе грехи.

— Я выполню любую епитимью и с лихвой возмещу всё, что похитил и разорил, только исповедуй меня и дай мне отпущение, - взмолился рыцарь.

Но капеллан затворил перед его носом дверь и более не открыл, как тот ни стучался и как ни просил.

Тогда рыцарь купил у рыбака лодку и поехал в монастырь на острове Скадан. Был август, в монастыре варили земляничное вино и грушевое варенье. На ступенях возле кухни сидел сам аббат Бернард, чистил груши и, как обычно, предавался молитвенному размышлению. Рыцарь преклонил перед ним колено, заплакал и попросил об отпущении грехов, и пёс его, вертясь у него под ногами, жалобно подвывал в тон его всхлипываниям и вертел ободранным хвостом.

— А, это ты, нечестивец! – обрадовался аббат Бернард. – Как же, как же, помню тебя. Не прошло и трёх месяцев с того дня, как ты изрядно погулял в моём монастыре – поколотил меня и моих бездельников, потоптал цветы в саду и похитил всё, что попалось тебе под руку. Поистине все мы понесли заслуженную кару, а поскольку ты выступил орудием в руках Божьих, я рад тебя приветствовать.

— Отец мой, я горько каюсь во всех преступлениях, что совершал до сих пор, и хочу совершенно переменить свою жизнь. Может быть, даже стать монахом, если будет на то Божья воля и ваше позволение - сказал ему рыцарь.

— Не знаю, - с сомнением ответил аббат Бернард. – Пса твоего я бы взял к нам без разговора – чтобы охранял двор и сад от таких вот орудий Господнего гнева. А пригодишься ли в хозяйстве ты – это ещё вопрос. Впрочем, об этом поговорим в свой черёд, а прежде я должен выслушать твою исповедь и назначить тебе покаяние.

Он выслушал исповедь рыцаря и отпустил ему грехи, а в качестве епитимьи велел провести одну ночь в монастырской церкви. И вся братия дивилась, как это такому разбойнику и богохульнику определили столь ничтожное покаяние за все грехи и преступления, что он совершил.

Наутро, чуть только занялась заря, рыцарь вышел из храма, пошатнулся, сел на ступени и хриплым голосом попросил у проходящего мимо монаха:

— Брате, Христом Богом тебя прошу, дай глоток вина.

— Не о вине тебе надо думать, а о душе, - возмутился брат. – Так я и думал, что всё твоё покаяние – лишь пустая прихоть и глумление над таинством, и на другой же день ты вернёшься к прежней жизни.

Рыцарь вздохнул, стянул с головы паломнический капюшон и неверным шагом побрёл прочь. Монах же замер и не отрываясь глядел на его волосы. Подошёл ещё один брат и тоже вытаращил глаза.

— Сдаётся мне, они прежде были чёрными, - сказал он.

— И мне так кажется, - задумчиво подтвердил первый брат. – Слушай-ка, что я тебе скажу…. Сбегай-ка в погреб и принеси ему бутылку вина. Нет, пожалуй, принеси кувшин – тот, самый большой, что стоит у стенки.

2006/01/23 всякая ерунда

Ранним утром в заросшее инеем окно постучалась яблоневая ветка. Окно бесшумно приоткрылось, и она просунулась внутрь. Длинная, заскорузлая, вся до последнего сучка облепленная сухим блестящим снегом. Она дотянулась до моего дивана, немного наклонилась и стала неспешно, со вздохами и кряхтеньем выпускать листья и цветы. Листья лихо разворачивались, как свитки, пробиваясь сквозь иней и явно, между прочим, красуясь, а цветы раскрывались осторожно, как сжатые кулачки, палец за пальцем - крупные, нежно-розовые и почему-то пахнущиие болотом и камышами. Внутри одного из них оказалась маленькая пчела. Это было уже лишнее. Пчёл я не люблю.

Я вылезла из-под пледа, надела войлочные носки и посмотрела на часы. На часах было минус десять по Цельсию. Я закуталась в шаль, взяла с тарелки маслину и села под яблоневую ветку - есть маслину и греться. Пчела выбралась из цветка и удалилась под заросшую инеем батарею.

Вы думаете, это всё правда? Да враньё это, от первого до последнего слова! Не было этого и быть не могло. А знаете, почему? Потому что я живу на восьмом этаже. Вот.