Дневник библиотекаря Хильдегарт

Борис Андреев и Пётр Алейников – как Сальери и Моцарт у Формана. Разумеется, без всех этих псевдофрейдистских тонкостей с подсознательной (или надсознательной?) завистью-любовью, заставляющей бескрылого трудягу следить за успехами легкомысленного гения, заедая горечь зависти сладкими пирожными под названием «соски Венеры». Кстати, раз уж речь зашла о Формане, то фильм «Амадей» я не люблю не столько даже за то, что к исторической правде он не имеет даже отдалённого отношения, а за то, что там, как говорил небезызвестный Полотёр, нету и правды характеров тоже. И для меня, хоть ты тресни, не выглядят мало-мальски убедительными ни гений с лицом туповатого подростка, в растрёпанном парике и с бутылкой вина на фоне неживописного бардака в квартире, ни тонкогубый завистник в аккуратном парике, с неизменно сладкой, как «соски Венеры», улыбкой и нехорошим огнём в тёмных вытаращенных глазах. Не потому, что актёры играют плохо и неубедительно – они как раз-таки играют хорошо. Но ни гения, ни трудяги в фильме нет – я не вижу ни гениальности одного, ни отчаянной старательности другого. И то, и другое обозначено, но никак не раскрыто. Самое главное как-то потерялось в мучительных хитросплетениях их высоких отношений. Ну, по крайней мере, в моём восприятии.

А Алейников и Андреев – просто живые Моцарт и Сальери, только без этих самых хитросплетений.

Андреев лепил себя сам, долго, трудно, старательно – и добился, между прочим, потрясающего результата. Тот, кто ещё помнит фильмы с его участием, я думаю, меня поймёт. Между Назаром Думой в начале и Джоном Сильвером в конце – колоссальная, неописуемая разница. Не только потому, что тут разный кинематограф с разной эстетикой и разными подходами к актёрской игре. Но просто видно, невооружённым глазом видно, как человек сам растил и пестовал в себе талант, пока не развил его до, мягко говоря, очень приличных масштабов. Видно, как он сам, своими ногами ушёл от простой типажности, основанной на контрасте между фигурой корявого тяжеловеса и улыбкой застенчивого подростка, к самой настоящей актёрской игре, глядя на которую уже невозможно оторваться. Вспомните его Сильвера – как он тонок, обаятелен, умён и реально страшен; это самый страшный Сильвер из всех, каких мне доводилось видеть на экране. А кто видел его Ванюшина и не плакал – просто человек без сердца. А ведь в начале его пути ничего этого и в помине не было. Был просто Саша с Уралмаша, такой простецкий, такой славный и решительно ничего не обещающий. Это действительно очень яркий пример того, как человек сам может себя слепить и сделать, как ему надо. Своими руками, без чьей-либо помощи.

И – Алейников. Вот уж совершенно формановский Моцарт. И ничего ему не надо было делать: просто выйти к зрителю, раскинуть руки, распахнуть свои невероятные, лучистые, наглые детские глаза – и всё, готово дело. Зритель падал штабелями от восторга. Море какого-то совершенно фантастического, Богом данного обаяния, которому нет ни предела, ни объяснения. Эти жесты, эти ухватки, эта резкая, пронзительная незащищённость, вечная какая-то обездоленность при всей дикой, фантастической популярности, которой он долгое время пользовался, вечная бездомность и неприкаянность, притом, что и дом был, и жена, и дети… Странный человек – и от слова «странный», и от слова «странник»; вечный сирота, беспризорник, гуляка и скоморох, этакий советский Тиль Уленшпигель. Расшвырял, раздарил, разбазарил свой странный, изумительный талант; не зарыл, но и не развил; не то чтобы совсем уж пропил, но так ничем и не подпитал… А когда спохватился – уж было поздно, времена были уже не те, да и здоровье не то. Жалко, что сейчас крайне редко показывают «Утоление жажды» Мансурова, где он сыграл, если не ошибаюсь, последнюю свою роль. Это настолько сильно и пронзительно, что просто нет слов.

А с Андреевым-Сальери они были друзья. Самые настоящие, без всяких фрейдистских сложностей и наворотов. Все знают историю о том, как после смерти Алейникова Андреев уступил ему своё место на Новодевичьем. Ходил, просил, добивался, чтобы разрешили. «Схороните здесь Петю, а меня уж потом хоть где, хоть под забором»... Схоронить хотели в уголке кладбища, но когда могильщики увидели, кого хоронят, то заплакали и со словами «Погоди, Ваня Курский, мы сейчас!» - лопатами отмерили центральное место. И на могильной плите долгое время было написано «Народному Пете Алейникову».

Наверное, и по-человечески, и по всему мне ближе и понятнее Андреев. Потому что, когда смотришь на него, видно, какой это трудный, серьёзный, кропотливый талант. А когда смотришь на Алейникова, то ничего подобного не видно. Вообще никаких таких изнаночных подробностей не видно, потому что глаза всё время застит пеленой – то от смеха, то от боли и жалости. И ничего не остаётся в конце, как только развести руками и сказать самой себе: «Вот так-то, милая моя. А ты – растерялси!»

15 апрель 2009 г. Ещё немного Шекспира и Лессинга