Дневник библиотекаря Хильдегарт

Все нормальные люди после болезни выглядят исхудавшими, бледными и стройными. А я… Боже мой, боже. Нет, это ужасно.

— Болеешь? – спросил мой друг, заскочивший меня навестить.

— Да! – со скорбной гордостью сказала я.

— Не хочешь ненадолго прерваться и сходить в театр?

— Нет! – с гордой скорбностью сказала я. – Я ещё слишком слаба. И плохо слышу.

— А если вытащишь эту вату из ушей?

— Тогда будет ещё хуже.

— Да? Ну, ничего. Там и слушать-то не обязательно. Спектакль на бурятском языке.

— На каком? – переспросила я, украдкой вынимая вату из одного уха.

— На бурятском. Это спектакль театра драмы из Улан-Удэ.

— Откуда? – переспросила я, украдкой вынимая вату из другого уха.

— Улан-Удэ. Это в Бурятии. А Бурятия – это…

— Знаю! – обиделась я. – У меня есть знакомый бурят. Буддист. Очень хороший человек и хороший буддист. И про язык я тоже знаю. Один из языков монгольской группы…

— Вот и славно! Значит, тебе тем более будет интересно. Ну, что, пошли?

— Погоди… А как я пойму, о чём там речь? Там, небось, наушники дадут, а в наушниках я тем более ничего не услышу, с моим-то воспалением…

— Поймёшь и без наушников. Это «Макбет».

— Кто?

— «Макбет». Правда, он у них называется «Максар», но сути это не меняет. Макбет – он же и в Африке Макбет. История до того гнусная и обыденная, что могла случиться в любое время в любой точке земного шара. А что шекспировский текст там может быть не очень уместным, то, во первых, ты его не услышишь, во вторых – если и услышишь, то не поймёшь, а в-третьих, к древней Шотландии, в которой якобы происходит действие у Шекспира, эта выспренняя лабуда точно так же мало подходит, как к древней Бурятии. Зато наверняка много массовых сцен в национальных костюмах. И драки должно быть красивые. Кровищи, опять же, много обещают. Так и называется: «Степь в крови». Пойдём, не пожалеешь.

Мой друг не любит Шекспира ещё больше, чем я, и потому с маниакальной регулярностью посещает все его постановки и экранизации. Я подумала, что вата в ушах мне, в принципе, к лицу. И вообще - пока я ещё могу влезть в свою любимую парадную юбку из чёрного шёлка с нашитыми поверх него лохматыми обрывками и квадратами, криво вырезанными из лиловой шотландки, надо в ней куда-нибудь сходить.

И мы пошли.

Ребята. Клянусь – это была лучшая постановка «Макбета» из всех, которые я когда-либо видела.

Никаких массовых сцен там не было. Минимум актёров. Минимум декораций. Лишь полупрозрачный полог, железный трон и сонная, жёлто-серебряная степь. Бескрайняя, бездонная и совершенно равнодушная к происходящему. Только когда Макбет – Максар совершал очередное своё злодеяние, она заливалась ярким алым светом, и душа убитого, не оглядываясь, уходила за её горизонт, и в том, как она это делала, было что-то такое спокойное, ясное и пронзительное, что от этого зрелища перехватывало дыхание. Там вообще от многого перехватывало дыхание. Вот Максар вместе с ближайшим своим, задушевным другом идут домой после битвы, весёлые, молодые, пьяные без вина, поют и на ходу играют во что-то, как дети, обнимаясь и хлопая друг друга по раскрытым ладоням. А потом тот же друг, убитый Максаром, явится ему во время пира, но не в виде жуткого, изъеденного червями трупа, так смачно описанного Шекспиром, а такой же, как при жизни, молодой и спокойный; протянет Максару чашу и споёт ему ту же песню, с которой они тогда шли, обнявшись, по тихой серебряной степи. И Максар сперва будет пятиться в ужасе и просить его уйти, а потом, помимо воли, подхватит песню, и, обняв его одной рукой, склонится вместе с ним к земле, и, став на колени, будет стонать от тоски и раскаяния …и от того, что поправить уже ничего нельзя, и остановиться тоже нельзя - покатился камень под горку, и теперь так и будет катиться, сметая всё на своём пути, пока не достигнет самого дна…