Дневник библиотекаря Хильдегарт

Ну, вытащили они, значит, Марьяну на берег, а сами уплыли обратно на дно. А Марьяна, она и прежде была девка красивая, ладная. А как у русалок побывала, так и вовсе стала такой красоты, что глаз не оторвать. Вот она, значит, лежит на берегу, ни живая, ни мёртвая. А мимо едет паныч-королевич. С охоты, стало быть, или с какой другой надобности. Смотрит – лежит на берегу девка красоты невиданной. Лежит – и то ли дышит, то ли нет, не поймёшь. Ну, королевич тот, конечно, быстренько с коня слез, над Марьяной, значит, наклонился, щёки ей потёр… То они были белые, как ледяные, а то стали румяные – кровь, значит, к ним прихлынула, она глаза-то и открыла. Вы ли, говорит, ваша милость, мой спаситель? Он, конечно, ей говорит: я твой спаситель, я тебя из озера вытащил, а то бы ты так на дно и ушла… А клобук-то в кустах сидит, ушами шевелит и плачет. То ли с радости, то ли с досады… Вот паныч взял Марьяну, посадил её впереди себя на коня и поехал к себе, значит, во дворец. Марьяна-то рада-радёшенька. Ну, оно и понятно. А клобук сидит в кустах да всё плачет.. Но что уж плакать? Слезами-то не поможешь. Утёр слёзы и пошёл назад, к себе в лес.

Правда, он за Марьяниной хатой-то следил. А как же? Воров по ночам пугал. Прибирался, подправлял там кой-чего, чтобы не подгнило, не перекосилось. А как же? Мало ли что! Вот как-то раз сидит он у озера, в шерсти своей копается. Они ведь шерстяные, клобуки-то, как всё равно собаки… Ну, вот. И вдруг видит – бежит его Марьяна. Сама бледная, простоволосая… Куда только вся красота девалась? Прибежала к озеру, встала на берегу, перекрестилась и – бултых в воду. Прямо, как есть, так и прыгнула. Топиться, значит, надумала, понятное дело. Он ведь, паныч-то тот, думаете, на ней женился? Какое там! Нет, сперва, вроде, хотел. А потом раздумался. Что это он, королевич, будет жениться на простой рыбачке? Где это оно такое видано? Ну, ей-то он всякого-разного наплёл, понятное дело… А потом, как натешился, так и прогнал со двора. Вон, значит, какие дела. А она-то уж к тому времени тяжёлая была… Вот и надумала вгорячах топиться. Но только ничего у ней не вышло. Не успела она в озеро прыгнуть, как – глядь – её уж оттуда русалки тащат. Нет, говорят, ну её к лешему, эту Марьяну. Опять этот распроклятый клобук явится со своей дудкой нам сердце надрывать… Нет уж. Бог с ней совсем.

Ну, Марьяна-то полежала на берегу, опомнилась маленько и подумала, что видно не суждено ей теперь помирать. Не пришло, значит, её время. Ну, что ж делать? Вернулась к себе в хату и стала жить, как прежде жила. Сыночка родила. Хорошенький такой мальчик – глаз не оторвать. А клобук, думаете, от них отстал? Ничуть не бывало. Как озоровал прежде, так и теперь - да хуже даже! И пряжу ей путал, и сети, и в крынках делал трещины, чтобы молоко утекало. Одно слово – пакостный бес.

Вот как-то раз он ей напутал сети. Она сидит на берегу, разбирает их, а сама плачет с досады. А тут мимо идёт мельников сын. Говорит: не плачь, давай подсоблю. Сел рядом и начал ей помогать сети разбирать. А сам так сбоку на неё поглядывает – эх, хороша девка, даром, что порченая. Ну, и она на него глядит, понятное дело… Так у них с той поры и пошло. Как он, бывало, идёт на мельницу, так обязательно к ней по пути заворачивает. То сети поможет разобрать, то лодку просмолить, то ещё чего… Ну, в конце концов и женился. Не посмотрел, что она уже с дитём. Хороший мужик оказался. Любил её очень. Вроде, и надо бы когда поучить, а он - нет. Не бил её, ни в какую. И пасынка не обижал, даже когда пьяный напивался. Он, пьяный-то, бы не злой, а весёлый. Иной раз и захочет, бывало, разозлиться, а клобук, пакостное лихо, тут как тут. Заиграет ему в уши на дудке, только не грустную песню, а весёлую – ну, он и пускается в пляс. А соседям-то клобукова дудка не слышна. Смотрят и дивятся: чегой-то Марьянкин Михалек загулял средь бела дня. А Марьяна им говорит: ничего, он у меня такой. А сама смеётся, заливается. И он тоже на неё глядит и смеётся. Ах ты, говорит, моя ненаглядная! Так и прожили вместе век душа в душу. Вон оно как бывает..

12 декабрь 2010 г. Придираюсь к Пушкину

Всё-таки в пушкинском «Годунове» очень много странностей и противоречий. Это заметил даже балбес и двоечник Сенька Плоткин в известном рассказе Дины Рубиной.

Гениальные пьесы, как правило, рождаются из тяжкой и неравной борьбы автора с материалом. Автор изо всех сил упихивает материал в концепцию, а тот шипит, плюётся и лезет из неё, как Мишкина каша из кастрюли – только успевай тарелки подставлять.

Так, по-моему, было у Шекспира с «Гамлетом». Правда, там автор заталкивал историю не столько в концепцию, сколько в драматическую форму – и так в результате и не преуспел. Поэтому уже столько лет лучшие умы бьются над разрешением загадки «Гамлета», а худшие режиссёры безнаказанно изощряются над ним во всяческих издевательствах – в уверенности, что уж на что, на что, а на «Гамлета»-то пойдут в любом случае.