Дневник библиотекаря Хильдегарт

Я смутно помнила, что её зовут Бабаклара. Честное слово – имя не вымышленное, а настоящее, так её и зовут на самом деле. Самое что ни на есть подходящее имя для сгорбленной, чернолицей, страшенной ведьмы. Кому, интересно, пришло в голову восемьдесят лет назад, в глухой, Богом забытой деревне, называть новорождённую Бабу-Ягу Кларой? Откуда и имя-то такое взяли? Может, в то время наша деревня входила ещё и в состав Венецианской республики? Не знаю. На этот счёт у меня есть кое-какие сомнения. Но в том, что Бабаклара уже и тогда была Бабой-Ягой, сомнений быть не может. Более типичную фольклорную ведьму невозможно себе вообразить Представьте себе тёмно-коричневое, сильно вогнутое внутрь лицо с мясистым крючком вместо носа, острейшим, выступающим на километр вперёд подбородком и безгубым ехидным ртом, который всё время что-то жуёт. А на этом лице – ярчайшие, сумасшедшего прозрачно-серого цвета глаза, не ввалившиеся, как у всех нормальных старух, а выкаченные и горящие, как у всякой нормальной нечистой силы… Не сомневаюсь, что костяная нога и хвост у неё тоже есть, просто спрятаны под длинной юбкой, пахнущей травой и коровьим навозом. Откуда коровий навоз, кстати, непонятно, потому что никаких коров у Бабыклары нет, а есть, как, опять же, и положено, только гуси-лебеди. Громадные такие, жирнющие монстры, превратившие всю отмель у берега в густое жёлто-зелёное месиво, в котором купальщики увязают, как в Гримпенской трясине. И если вы встречаете этих, с позволения сказать, гусей на тропинке возле обрыва, то лучше сразу сигайте в обрыв – так у вас будет хоть какой-то шанс уцелеть. Потому что над вашими жалкими размахиваниями стеблем конского щавеля они только глумливо посмеются, а потом уж, не торопясь, займутся вами вплотную…

Так вот. На моих глазах Баба-Яга коршуном налетела на бедного ангела и, причитая и матерясь, принялась хлопать его чёрной корявой рукой пониже спины, а ангел только страдальчески хмурился и сопел в такт шлепкам. А потом всё-таки разомкнул нежные ангельские уста и басом осведомился у Бабы-Яги:

— Ты тё делаесь-то, мать-твою-за-ногу?

— А ты чего делаешь? – хватаясь за грудь, всхлипнула Баба-Яга. – Настасья, ты меня уморишь, шалава проклятая! Сколько раз тебе, суке такой, было сказано – не ходи одна гулять! Шалава!

— Щ-щаллава! – в восторге взвизгнул ангел, ничуть не обижаясь за экзекуцию. – Щал-лава пхоклятая!

И, вырвавшись, с радостными криками понёсся по лугу, путаясь в траве толстыми ножками, сплошь искусанными комарами. Бабаклара ещё раз всхлипнула и, точно так же ковыляя и запинаясь, понеслась за ним.

Чуть позже я узнала, что дивное это ангельское дитя было принесено Бабе-Яге не гусями-лебедями, а родными родителями пресловутого дитяти – кстати, вполне интеллигентными на вид людьми. Видимо, ни интеллигентность, ни какие-либо другие соображения не помешали им скинуть своего трёхлетнего спиногрыза на руки больной диковатой старухе и с чистой совестью забыть о них обоих на ближайшую пару-тройку месяцев. Не раз и не два я потом наблюдала, как Настасья играет в корриду с угрюмой, не склонной к шуткам козой Зюзей; как пытается накормить шоколадкой цепного пса, которому для окончательного сходства с известным литературным персонажем не хватает только фосфора на морде; как блаженствует, лёжа по горло в Лягушачьей Луже, как тщательно выдирает морковь из чьей-то абсолютно чужой грядки и с сопением карабкается по оседающему песчаному склону к гнёздам береговушек. Бабаклара, надо отдать ей должное, всегда успевала вовремя, чтобы, причитая и матерясь, заслонить её, как пикадор, от аршинных Зюзиных рогов, извлечь из пасти изумлённой собаки, вызволить из приятного лягушачьего плена и тут же, на месте, надавать ритуальных шлепков. Настасья, надо отдать ей должное, всегда принимала кару стоически. Я вообще ни разу не видела этого удивительного ребёнка плачущим. Самое большее, на что её хватало, это неубедительно скукситься, надуть губы – и тут же с радостным воплем отвлечься на что-то, по настоящему достойное внимания. Слыша, как она, присев на корточки над какой-нибудь гусеницей, выпевает серебряным голоском восторженное: «ой, бля-а-а!», я с тёплым мстительным чувством думала о том, как обрадуются её интеллигентные родители, обнаружив, насколько обогатился словарный запас ребёнка после этих чудесных каникул.

Наблюдая эту парочку, я в который раз жалела, что у меня нет фотоаппарата. Потому что более изумительного и более гармоничного сочетания мне прежде видеть не приходилось. Долговязая, чёрная, страшная, как смертный грех, бабка и белоснежная сахарная куколка, вся в крупных, неправдоподобных кудряшках, словно срисованная с открытки «Поздравляемъ съ Новымъ 1911 годомъ!» Честно говоря, до сих пор я думала, что таких бабок и таких детей уже давно не производят, но в аномальных зонах чего ведь только не бывает. Тут всё можно увидеть – даже Бабу Ягу, брошенную без всякой жалости на съедение сахарному ангелочку. А может быть, даже что-нибудь и похлеще.