Читаем Дневник библиотекаря Хильдегарт полностью

Дневник библиотекаря Хильдегарт

Проходящая мимо девочка в мятой футболке и джинсах останавливается, выбрасывает в урну остатки мороженого и прислушивается с хмурым любопытством. А дама продолжает беседовать с блондинкой на плакате:

— Электра… Ха! Электра… Вчера внучка читала «Первую любовь» Тургенева и смеялась. И чему, вы думаете, она смеялась? Тому, что лошадь зовут ЭлектрИк. Она думала, что это ЭлЕктрик. И очень веселилась.. лошадь – ЭлЕктрик. Смешно ей было. А с другой стороны – правильно, смешно. Откуда современным детям знать, что такое «электрИк»?

— Я знаю, что такое «электрИк», - неожиданно встревает в беседу девочка. – Это такой цвет. Очень синий. Ещё синей даже, чем синий. Но только всё равно смешно.

— Что именно смешно? – заинтересовывается дама.

— Синих же лошадей же не бывает….

2006/09/21

В конце сентября вдруг пошёл снег.

Это случилось, когда мы были на третьем курсе и, как водится, проводили время в колхозе. В шесть утра нас вывозили в поле на гулком кривоватом автобусе. Сидений в нём почему-то не было, и мы сидели на перевернутых вёдрах и корзинах. На переезде, окутанном туманом и нежной сентябрьской промозглостью, мы ёжились, мучительно мигая, и смотрели в окно на мужика, который лёгким шагом выходил из золотистой туманной пены с длинным шлагбаумом на плече.

— Эй! – лениво донеслось из вокзальной будки. – Куда попёр?

Мужик улыбнулся и лёгким шагом удалился в подоспевшую волну тумана. В будке заворочались и завздыхали. Задребезжал звонок, и мы благополучно переехали через рельсы.

И тут разверзлись небеса. И из открывшейся бездны молча повалили белые хлопья кошмарной, фантастической величины. В считанные минуты они погребли под собой всё хрупкое сентябрьское золото, и кругом стало бело, жутко и безмолвно. Восторженно матерясь, мы повыпрыгивали из автобуса на белое-белое, как в песнях про ямщика, безбрежное ледяное поле и пошли откапывать свёклу. А свёкла была ярко-рыжая и здоровенная. Мы стряхивали с неё снег, судорожно дыша на отмороженные пальцы, а потом становились в круг и заваливали бурты, что при данных обстоятельствах больше напоминало прыжки лицом в сугроб. Потом мы грелись возле наспех разведённого костра, пекли подмёрзшую сладкую картошку в старой фашистской каске, ели рыбные консервы и пили плохую водку. А потом нам привезли бочку подогретого молока, стремительно остывающего на морозе, и мы пили ещё и его, потому что в девятнадцать лет очень свободно можно запивать водку и рыбные консервы тёплым молоком, а потом ещё идти работать до самых сумерек.

А в сумерках к нам не пришёл автобус. Как мы потом узнали, он натурально застрял из-за снежных заносов. И мы пошли в наш студенческий лагерь пешком, сквозь тьму и начинающуюся метель, оборванные и закутанные во что придётся, как французы под Москвой, и в руках у каждой из нас были огромные кривые ножи для обрезания ботвы. Редкие встречные прохожие уступали нам дорогу и задумчиво глядели нам вслед, а бабки жалостливо сплёвывали и крестились. По пути мы остановили какой-то заблудший грузовик и хриплыми нежными голосами уговорили шофёра развернуться и везти нас, куда мы скажем.

— Девчонки, а вы кто? – заворожено спросил шофёр, глядя, как мы забираемся по очереди в кузов, для удобства взяв ножи в зубы.

— Библиотекарши, - ответили мы. – Что, разве не видно?

— Ой, ё! – радостно сказал шофёр и погнал грузовик по заснеженным ухабам.

Когда мы вернулись в лагерь, снежные тучи рассеялись, и всё небо было в ярчайшей луне и в звёздах. И по единственному в лагере телевизору показывали двухсерийного "Ивана Грозного", которого раньше никогда не показывали по телевизору.

А лагерь наш назывался «Диоген». Потому что мы жили не в вагончиках, а в круглых железных бочках. Строители, жившие там до нас, щедро расписали стены внутри каждой бочки всякой замысловатой матерщиной – иногда в стихах. Чтобы поддержать изящество общего стиля, мы наклеили посреди этих высказываний викторианские картинки с бабочками, барышнями в локонах и детишками в кружевных юбочках. И ещё – переводными корзинами с клубникой и прочими ягодами и фруктами, которые потом пришлось снять, поскольку один взгляд на них вызывал острые спазмы в желудке.

В нашем вагончике кроме нас жила крыса. По ночам она забиралась в шкаф и ела печенье. Печенье она выбирала только импортное – польское или немецкое. К отечественному печенью она даже не прикасалась.