Дневник библиотекаря Хильдегарт

просто безжалостно. Я дошел только до середины, так что за поединком между Мечом и Испепеляющим взглядом должно было последовать еще много событий. Из случайно выпавшей страницы я узнал, что Марго закололась кинжалом

(разукрашенным каменьями), но обо всем, что этому предшествовало, я могу лишь догадываться. Это придало повести особый интерес. Ни одну книгу на свете мне так не хочется прочесть, как окончание романа Ефимии. И лишь

из-за того, что ей придется купить новую шляпку, она не дает мне его, как я ни упрашиваю.

2006/09/23 дети

Перед тем как идти в первый класс, оказывается, надо было ещё обойти уйму врачей. Они проверяли, выдержу ли я десять лет школьного заточения с краткими трёхмесячными побывками на воле. Одним из последних был какой-то особенный врач, который должен был оценить уровень моих умственных способностей.

Почему-то эти способности измерялись в количестве стихов, выученных наизусть. Родители загодя предупредили меня об этом и велели хорошенько приготовиться, чтобы не ударить в грязь лицом.

В грязь лицом я ударили всего один раз в жизни – когда на полном ходу свалилась с кривой скрипучей карусели у нас во дворе. Во всех же остальных случаях я, как правило, была на высоте и скромно блистала эрудицией в присутствии гостей и родственников. Поэтому нельзя сказать, что я особенно взволновалась.

— Какие стихи будем читать? – неуверенно спросила мама.

Я зажмурилась, вспомнила новенькую, ещё пахнущую клеем и краской, тёмно-бордовую книжку со смешной картинкой на переплёте, и тотчас вдохновилась:

— Я знаю, какие! Вот эти:

«Антоньо Торрес Эредья,

Камборьо сын горделивый,

В Севилью смотреть корриду

Шагает с веткою ивы…»

— Какой такой ещё Эредья? – встревожилась мама.

— Торррес Эррредья – с удовольствием повторила я, смакуя и перекатывая «р» на кончике языка, как горошины.

— Нет. Никаких Торресов, - решила мама. – Это взрослые стихи, а нужно детские.

Почему ты, вообще, залезаешь в книжный шкаф без спроса?

— Всю жизнь залезала, - гордо сказала я. – А что – разве нельзя?

— Ладно, не будем сейчас препираться, - вздохнула мама. – Давай лучше выберем

детский стишок, чтобы было прилично рассказать врачу. Не совсем малышовый, конечно, но и чтобы без корриды. Или детских ты не знаешь?

— Знаю, - хмыкнула я. Сколько хочешь. Ну, вот, например:

«Спутал косы веток

Ветерок-проказник,

Наступило лето,

Самый длинный праздник».

— Отлично! – обрадовалась мама. – Это подойдёт. Его и расскажешь.

Стишок вовсе не казался мне таким уж отличным. Насколько лучше было бы рассказать про Антоньо Торреса, который шёл себе беспечно мимо гор и разноцветных деревьев, кидался в воду апельсинами и вдруг, откуда ни возьмись – жандармы. Хватают его и ведут в тюрьму. Почему, за что, – непонятно. Но раз было велено детский – ладно, пусть будет детский.

Всё было бы хорошо. Но зачем-то я стала репетировать унылую историю про «самый длинный праздник» в присутствии папы. И мой милый, замечательный папа, напрочь лишённый способности к образному мышлению, неожиданно вмешался:

— Что это такое: "спутал косы веток"? Наверное – "спутал косы ветер"? Как там в

книжке?

Книжку я давно потеряла и проверить не могла. Нет, я хорошо понимала, что такое «косы веток», но всё же папино замечание посеяло сомнение в моей душе. И на следующий день, сидя на низком стульчике перед тётей-врачом, я мучительно молчала, как Антоньо Торрес Эредья на допросе, пока тётя-врач в один голос с мамой уговаривали меня прочесть какой-нибудь стишок.

— Детка, ну мы же учили. Ты что, не помнишь?

«Веток» или «ветер» - тоскливо думала я, глядя в блестящие очки тёти-врача.

— Сосредоточься, детка.

«Господи, ну, как же правильно-то?»

— Отсталый у вас ребёнок, мамаша, - со вздохом сказала тётя-врач. – В таком

возрасте – и не знать ни одного стихотворения. В школе у неё будут проблемы, имейте в виду.

Мама побледнела, затем покраснела, подхватила меня за руку и выскочила вместе со мной из кабинета.

Мы возвращались домой через тихий августовский сквер. И Антоньо Торрес Эредья шёл рядом со мной, щуря яркие цыганские глаза и вертя в руках ветку оливы. Из неё, судя по всему, и делали то самое оливковое масло, которого уже сто лет как не было в магазинах. Антоньо шёл рядом и сочувственно усмехался. У него у самого были проблемы, ещё похлеще моих. Но он всё же нашёл возможность, чтобы отлучиться из своей тюрьмы и утешить меня в моей печали.

2006/09/25 Невавилонская библиотека

Фрэнк О'Коннор. Гости ирландского народа

Когда темнело, верзила Белчер, англичанин, убирал свои ножищи от камина и говорил:

— Ну что, братки, перекинемся в картишки?

Мы с Ноблом уже переняли их словечки, и кто-нибудь из нас отвечал:

— Отчего ж, браток, - и тогда коротышка Хокинс, второй англичанин, зажигал лампу и приносил карты. Иной раз Иеремия Донован являлся присмотреть за игрой и, уставясь в карты Хокинса, который играл как сапожник, выходил из себя и орал на него, точно на своего:

— Что ж ты не пошел с тройки, кретин?