Дневник – большое подспорье…

Перечитываю Дневники, статьи и письма Блока и, как всегда, не могу оторваться. Даже в изуродованном виде (Орлов здорово постарался, выпрямив путь Блока в революции и отрезав предсмертное зрение) – даже в оскопленном виде эта проза пронзает. АА говорила: «из Дневника видно, что Блок не любил людей». Да, не любил, он любил избирательно – и как это близко мне! Он мучился пошлостью, грубостью, хамством, как и обречен мучиться поэт «дитя любви и света»[361]. Он ненавидел буржуа, да что же в самом деле может быть мерзее буржуа? Он совершенно не угадывал будущего – но кто же его предвидел? Когда он понял свою ошибку, он умер.

Вычитала у Блока:

«Волею судьбы (не своей слабой силой) я художник, то есть свидетель»[362].

11 июня 70, четверг. Жирмунский – рассуждения о перспективах выхода ахматовских книг. Полон энергии, трудолюбия и соображений. А у меня попросту сердце болит за АА.

Причина остановки, запрещения Лениздатской книги остается тайной. Но Виктор Максимович думает, что причина – не я.

Сообщил, что во Франции напечатана «Поэма» со строфой «Ты спроси у моих современниц…» Чья работа? Кто выдал (т. е. загубил «Поэму» здесь?) Аманда показалась мне симпатичной и выросшей. Я поручила ей прислать мне чернила (здешние портят мои японские ручки) и лекарства.

24 июня 70, среда. Все еще распутываю даты дедовых писем по своим – хоть это бы кончить скорее! Читаю свои письма и кое-что даю Фине перепечатывать для «Обрывков» – книги о себе, до которой вряд ли когда-нибудь дойдет очередь.

№ 1 КИЧ

№ 2 Записки об АА

№ 3 О стихах АА

№ 4 Обрывки

Если хватит жизни – то ведь не хватит глаз.

15 октября 70, четверг. Думаю о цели искусства.

Когда-то, в 37 г., после всех крушений и на краю гибели, изведав гибель близких, клевету, смертный страх, мы говорили с Зоей [Задунайской] о том, что новых друзей у нас уже не будет, потому что какие же друзья без знания пережитого друг другом, а рассказать о пережитом, «поделиться опытом» – невозможно.

Вот как в «Раковом Корпусе» Костоглотов ничего не может рассказать своей Зое.

Искусство – рассказывает. Никакой фактической информации это не по плечу. Передает опыт лиц и поколений и тем самым связывает человечество воедино – в гораздо большей степени чем религия, философия, история – искусство.

Для других существуют иные источники познания. Для меня только этот.

20 ноября 70. Виктор Максимович сообщил мне свои очередные соображения об издании АА – что он, мол, не будет предлагать «Реквием» и пр. раздражающее, чтобы дать возможность читателям наслаждаться любовной ахматовской лирикой. Я промолчала. Что ж терзать старика. Но он хочет поступать по логике, логики же у начальников нет. «Реквием» оно ненавидит, а остальному предпочитает Инну Кашежеву[363]. Ахматова в любом виде им не нужна. Подумать только, какой смрад под видом стихов передается по радио – но Ахматова почти никогда.

Бумага необходима для Сартакова[364], не для Ахматовой.

8 декабря 70, среда. Переделкино. В этот мой приезд я испытала новое чувство и тяжкое, и радостное. В тот миг, когда я приехала, едва вошла – постучали четверо. Из кардиологического санатория, хотят осмотреть дом. Я сказала: завтра. Завтра пришли 17 человек и все с пакетами, а в пакетах тапочки! Очень трогательно. Я повела их наверх. В голове ни единой мысли. А говорила час, и они были заинтересованы, я чувствовала. Уж очень кабинет Дедов хорош в своей глубокой уютной рабочей выразительности. (Я бы восстановила на столе и на полках фотографию Деда с Паустовским; фотографии Ахматовой, Пастернака – которые там стояли, но Люша и Марина не хотят.)

Не обошлось без роковых вопросов.

1) Почему крест? (Ведь он был такой великий писатель… а могила простая»).

2) Нельзя ли получить фотографию на память? «Я причастен к литературе: был цензором несколько лет».

3) «Хочу вам задать вопрос наедине». – Ладно. – Увела даму в столовую.

4) Правда ли, что К. И. завещал деньги А. И. Солженицыну.

* * *

Умерла Е. С. Булгакова.

Умерла Юдина. Она была настоящим человеком, хотя и невыносимым. Елена Сергеевна же была ненастоящая, жила умом АА и своего мужа, была «дама с большим перцем», крутила романы (от Фадеева до Луговского). Обожала, чтоб у мужчин складка на брюках. Но одна ее заслуга огромна и – бесспорна: сохранила всего Булгакова. Сама перепечатала все рукописи, переплела их. Верила в их будущее, когда не было надежд.

14 декабря 70, понедельник. Москва. Ходят тревожнейшие слухи о новом томе мемуаров Надежды Яковлевны[365]. Сначала мне говорила Э. Г., потом Таня[366], вчера Миша Мейлах. Э. Г. – с чужих слов; Таня читала сама и отзыв такой: «Первый клеветон в Самиздате»; Миша привел фразу, которую читал сам:

«Под конец она окружала себя мальчиками и прокручивала одну и ту же пластинку».