Дневник Булгарина. Пушкин

Тут у дверей в залу создалось какое-то движение. Хозяйка устремилась туда — и неспроста, видно, явился важный гость. Еще несколько человек, находившиеся ближе ко входу, двинулись навстречу. На секунду в веренице людей оказалась брешь, и я с содроганием узнал темный профиль с большим приплюснутым носом и буйную шевелюру, никак, впрочем, не добавлявшую роста ее обладателю — Пушкин. Сроду тут не бывал — от самого приезда Собаньской. Черт нагадал мне на сегодняшний день! Матка Боска!

Вокруг него тотчас забурлила людская пена и даже «мой» полковник, отставив военный интерес, двинулся к новому гостю. Рядом с последним оказалась и хозяйка. Между ними затеялся живой разговор, вовсе не такой, какого достаточно для соблюдения приличий при встрече незнакомого. Тут я не сдержался и смешался с толпой обожателей нашего первого поэта, оставаясь, впрочем, за спиной последнего из них. Кажется, пани Каролина и Александр Сергеевич говорили что-то об Одессе — вот в чем дело! Значит, Пушкин угадал тогда, что знает мою роковую любовь лично. Они, верно, неплохо знакомы, судя по тому, как живо меняются репликами. Пушкин говорит и говорит, а Лолина не только не покидает его, а, кажется, все больше увлекается его словами. Прочие гости вдруг стали забыты.

Наш первый поэт всегда был победоносно словоохотлив в обществе красивых женщин. Что-то кольнуло мне в сердце: насколько близко они были знакомы в пору его ссылки? Столичная знаменитость наверное имела успех в местном обществе — во всяком случае у дам.

Глупо, но как только эта мысль пришла мне — я уже не мог от нее отделаться. Какое дело мне до того, что меж ними мог быть мимолетный роман десяток лет назад? Да после такого перерыва это ничего уже не значит. Да и было ли что там, где молва шептала совсем другие имена — Воронцовой, Ризнич и прочих?

Я приметил, что Собаньская, выполняя обязанности хозяйки салона, едва ли отходила от Пушкина более, чем на пять минут. Затем она опять оказывалась рядом, и их беседа возобновлялась. Под конец вечера они и вовсе перестали разъединяться. Благо вокруг них собрался небольшой кружок, который маскировал эти демонстративные отношения. Основу его помимо известной пары составляли Баратынский и Черноухов, интересы которого войной с Турцией, видимо, не исчерпывались. Лолина, судя по всему, была вполне довольна. Я не поймал на себе ни одного ее косвенного взгляда, и это меня бесило.

Я подошел, поклонился и, придвинув к кружку кресло, сел.

— Позвольте рекомендовать, кто незнаком — господин Булгарин, издатель, — сказала хозяйка.

— А-а, Фаддей Венедиктович! Откуда вы сейчас? — весело воскликнул Пушкин.

— Я давно тут, Александр Сергеевич.

— Простите, не заметил ранее, — оскалился Пушкин белозубой африканской улыбкой.

— Я и не претендовал бы на ваше внимание, поскольку кампанию вам составляет сама Красота. Мимо нее уже ничего не видишь!

Лолина рассмеялась, а поэт прищурился.

— Вот — Фаддей Венедиктович — только явился, а ведь уже в центре. Да и куда нам, к слову сказать, противу французского офицера в салонной ловкости преуспеть!

Внешне я не дрогнул, но вот память о том, что я Наполеону служил, тут совсем ни к чему. Однако теперь и я могу наступить на любимую мозоль.

— Кровью я шляхтич, а они — известные кавалеры, так это мне еще одним плюсом запишите против иных кровей!

Пушкин, будучи мулатом, потемнел лицом, глаза его обрели бешенное выражение, кажется, выдалась редкая минута, когда Александр Сергеевич не сразу нашел ответ.

— Полно, господа, вы словно счета сводите, — сказала Собаньская. — Извольте прекратить или я обоим откажу от дома.

Пушкин еще раз яростно глянул на меня, но потом вдруг широко улыбнулся.

— Просто мы с Фаддеем Венедиктовичем относимся друг к другу искренне, — сказал он, сделав удар на последнем слове.

Все понимающе ухмыльнулись. Сказано было верно, я и сам это оценил.

Впрочем, угроза подействовала на обоих, и мы больше старались не задевать друг друга. Соперничество продолжалось, но безмолвно. Кружок поредел, Пушкин покидать нас не собирался и беззаботно болтал. Я больше слушал.

…Наконец, поднялся со стула и раскланялся Баратынский.

— Я тебя провожу, — Пушкин вскочил и отправился с приятелем. — Мне необходимо сказать тебе…

Так мы остались наедине с Собаньской. Об этом я мечтал весь день.

— Лолина, я люблю вас всей душой, так перестаньте же дуться. У меня сердце замирает, когда холодеет ваш взгляд. Прошу вас — не играйте со мной — мне это тяжело. Я не ловелас как Пушкин, у меня все всерьез.

— Вы не похожи на влюбленного мужчину. Вы не могли сказаться больным для начальства?

— На меня бы донесли из вашей же залы! Это не шутки — меня вызвал сам генерал Бенкендорф, а перед сильными мира сего даже Амур, сложив крылья, становится обычным просителем и скромно ждет в приемной. Лолина, я не виноват!

— Я больше вам не верю!

— Я вас не понимаю, — сказал я. — Лолина, ради вас я рисковал всем.

— Но ничем не жертвовали, кроме денег. Я догадалась — это была просто взятка.

— Совсем не просто…