Дневник читателя. Русская литература в 2007 году

У Липкина не так много стихов о «своей» войне, но о противоборстве, говоря словами Толстого, «войны» и «мира» он помнил всегда. Страшно вымолвить, но то испытание страхом, которое Липкину довелось пережить в жуткие послевоенные годы, укрепило его ищущий высшей правды дух. Истребление евреев нацистами и сталинские расправы над малыми народами не могли казаться абстрактными «несправедливостями» тому, кто видел неистовства войны воочию, а вернувшись победителем, ясно осознал, что в любой миг может разделить участь «отмененных», вычеркнутых из состава человечества, обреченных на небытие по «родовому» (расовому или классовому) признаку. Зло было распознано, его потенциальное (лживое) обаяние рассеялось, а потому и прежние преступления (недавние – гражданская война, коллективизация или «большой террор», и свершенные много веков назад в далеких странах) никакого оправдания получить не могли. Ты мог оказаться на месте любого убитого – и обязан об этом помнить. Ты не умел, не хотел, не мог противостоять тем убийствам, что вершились рядом с тобой, – и обязан об этом помнить. Ты выжил и сохранил способность любить, страдать, мыслить – и обязан об этом помнить.

Липкинское противостояние злу неотделимо от осознания собственной вины и благодарности Богу. Поверить во всесилие зла значит принять его чудовищную логику, отвергнуть этот мир, разорвать свой договор с Творцом. Забыть о свершившемся, отречься от тех, кто претерпел нечеловеческие муки и был выкинут из жизни, сделать вид, что ничего страшного не произошло, значит принять все ту же логику зла, признать неподсудность его адептов и выдать мандат потенциальным зверо– или машинообразным убийцам на новые преступления. Списать все лагеря, газовни, голодоморы, высылки, растления и убийства на «нелюдей» и «обстоятельства» – значит отказаться от своей воли, способности суждения, ответственности, то есть опять-таки подчиниться злу. Выхода нет, как не было его для тех, кто окружал Иова, и тех, кто старательно варьирует их аргументы по сей день.

Не только многие стихи Липкина, но весь строй его поэзии (и теснейше с ней связанной прозы) опровергают претензии зла, насилия, цинизма, безверия и равнодушия на этот мир. Нет необходимости (да и возможности) громоздить цитату на цитату – сколь бы «отдельны», выстроены и самодостаточны ни были стихи Липкина (а они именно таковы), в них всегда светятся мотивы памяти, вины, благодарности и надежды.

Липкин верит в чудо – и чудо свершается. Так в «Богородице» (1956): «мертвящая черная сила» ликует, убив вместе с другими евреями молодую мать и новорожденного младенца, челядь недвижно взирает на казнь, спасительного вмешательства свыше не происходит, но трижды повторенное просветленное двустишье («А мать мальчугана кормила / Сладчайшим своим молоком») тихо и настойчиво противоречит роковой безнадежности, чтобы – помимо логики и фактов – низвергнуть ее в финальной строфе.

Не стала иконой прославленной,

Свалившись на глиняный прах,

И мальчик упал окровавленный

С ее молоком на губах.

Еще не нуждаясь в спасенье,

Солдаты в казарму пошли,

Но так началось воскресенье

Людей, и любви, и земли.

Началось. Не могло не начаться. Потому что во всякой матери живет Богородица и сила ее любви спасет даже тех, кто спасению противится. Годом раньше была написана «Молодая мать», героиня которой, простенькая Настенька, что «не отделалась испугом» после обыкновенной истории с заезжим военным, предстает не только и не столько страдалицей сквозного сюжета русской литературы (от «Бедной Лизы» через некрасовскую «Тройку» к «Воскресению» Толстого и «На железной дороге» Блока), но воплощением высшей чистоты:

Она сойдет с ребенком к Дону,

Когда в цветах забродит хмель,

Когда Сикстинскую мадонну

С нее напишет Рафаэль.

Через тридцать два года поэт вспомнит о своих встречах с Пречистой, о лицезрении икон и картин, сопрягающих вечность, в выпавшие ему трудные дни (детское прозрение в Богородице украинской крестьянки «с ребенком в голоде зачатом»; вера солдата, что «над Невою фронтовой, / Вы оба – ты и мальчик твой – / Блокадный хлеб делили с нами»). И здесь святое материнство, усыновляя грешное человечество, дарует ему высшую надежду:

Когда Сикстинскою была,

Казалось нам, что два крыла

Есть у тебя, незримых людям,

И ты навстречу нам летишь,

И свой полет не прекратишь,

Пока мы есть, пока мы будем.