Дневник Дейзи Доули

Меня потрясло осознание того, что на эти выходные у Саквиллей я, по сути, стала одним из полностью оплаченных представителей городской элиты. Когда-то я, бывало, насмешничала над добротностью и добродетельностью таких, как Саквилли, — издевалась над тем, что они читают молитву перед каждой трапезой и по воскресеньям ходят в церковь. Однако теперь, когда я сидела рядом с ними и смотрела, как солнечные лучи струятся сквозь церковные витражи, мне было нестерпимо стыдно. Как будто что-то, некогда дорогое, утекло между пальцев и разлилось по полу. Прежние мои взгляды и ценности вдруг показались мне ужасно корыстными и тщеславными. Что хорошего в остром и даже ядовитом уме, если он сделал меня тем, что я есть? Такой яд только жалит ближнего и делает ему больно. И чем это ум лучше доброты? Все равно что спрашивать, чем надменный негодяй-самец лучше верного и постоянного спутника жизни. Может, я наконец повзрослела или просто устала от своих стараний? Так или иначе, я поняла, что рискую стать карикатурой на саму себя. Да, понятно, предполагается, что в двадцать лет ты имеешь полное право устроить из своей жизни кавардак и наделать ошибок, а в тридцать тоже имеешь право время от времени оступаться, но к сорока, если у тебя нет четкой системы ценностей и приоритетов, ты выглядишь просто жалко. Бегать за Майлсом, занятным, обаятельным, но непостоянным Майлсом — это верный способ запороть собственное будущее.

Когда я вернулась из Норфолка, мне позвоцил Макс:

— Дейзи, я не хотел бы тебя донимать, но ждать больше не могу. Мне нужно, чтобы ты решила: мы вместе или нет?

В результате у нас с Максом состоялся длинный, захватывающий телефонный разговор, откровенный, как во сне, — даже не хотелось, чтобы он заканчивался. На вопрос, с которым Макс мне позвонил, я ответила честно: не знаю, потому что боюсь слишком увлечься и завязнуть в отношениях. Если быть вместе означает нежиться на моей постели и разговаривать с ним так откровенно, как я уже привыкла, тогда да, я согласна быть с ним вместе. Если же это подразумевает, что мы будем продвигаться дальше по протоптанной до нас дорожке, ходить на свидания и узнавать друг о друге все больше интимных подробностей, я подпишу свое имя на его визитной карточке. Но если быть вместе — что-то вроде негласного договора, подразумевающего какие-то обязательства и ведущего к чему-то серьезному, — тогда будет лучше, если Макс оставит меня в покое. Лучше для него же.

— Ты хочешь опять выйти замуж? — спросил он.

— По правде сказать, сейчас уже даже не понимаю, — вздохнула я. — Конечно, звучит до глупости по-буддистски, но я так разочаровалась в любви и мои надежды столько раз рушились, что теперь я верю только в могущество настоящего. Нужно жить сегодняшним днем, потому что невозможно изменить прошлое или предугадать будущее. Я стараюсь больше ни за что не цепляться и ни к чему и ни к кому не привязываться, и, среди прочего, это значит, что я стараюсь не питать надежд и не строить планов — такая страховка от разочарований.

— Звучит уныло, — засмеялся Макс. — Ты вообще не позволяешь себе надеяться? Ни на что?

— Ну прямо! — захихикала я. — Лучшая часть меня, буддистская, засыпает рано, а я еще долго лежу без сна и предаюсь мечтам. Конечно, я молюсь о том, чтобы жить и состариться вместе с мужчиной, который умеет быть мужчиной — больше, чем все мои знакомые мужского пола. С таким, который легко и естественно принимает на свои крепкие мужские плечи ответственность — так легко, что слеза прошибает, — знаешь, с такой естественной грацией привычного к ответственности человека.

— Понятно, охотишься за полубогом!

— Да, — подтвердила я, — потому что еще мне нужно, чтобы он умел управляться по хозяйству — умел вкрутить лампочку и все такое… и при этом умел выбрать красивое и не пошлое белье для меня и не промахнуться с размером.

— Отсюда вопрос: стринги или кружевные панталоны?

— Шифоновые трусики.

— Неудивительно, что ты живешь настоящим, — пробурчал Макс. — На тебя не угодишь.

— Ну, разница между мужчиной и женщиной, как известно, в том, что ему-то все равно, какое на ней белье, потому что главная его цель — раздеть ее. А я, стоит мне поцеловать парня, сразу начинаю гадать и изводиться, какие же на нем трусы — боксерские или нет, потому что, если он носит плавки, меня это сразу же оттолкнет.

— Вот уж совершенно не по-буддистски! — заявил Макс. — Мне казалось, главное не упаковка, а содержимое. Скажешь — нет? Я, конечно, подразумеваю, что душа важнее внешности, а не что содержимое трусов важнее их фасона.

Голос его внезапно зазвучал обольстительно — низкий, грудной, бархатистый, намекающий на нечто хулиганское.

— Ладно, барышня-буддистка, открой мне еще какие-нибудь свои просветленные принципы, — продолжал Макс. — Они такие странные, что заводят меня.