Дневник дьявола

Женщина приоткрыла дверь, окинула взглядом коридор и почти насильно втащила нас в комнату. Она захлопнула дверь и широким скотчем принялась заклеивать щели между дверной коробкой и дверью. Минуту спустя то же самое она проделала с окном. Мы стояли в центре комнаты, не зная, как поступить. Было темно, горела только маленькая свечка. Чтобы добраться до второго окна, женщина отодвинула со своего пути колыбель. Я хотел ей помочь, но она остановила меня жестом и резким возгласом. Только закончив возводить преграду между нами и окружающим миром, она указала на два стула, а сама склонилась над агукающим в колыбели ребенком.

Медленно и внятно произнося слова низким, грудным голосом, который вызвал у меня раздражение, а Фишмана, напротив, полностью околдовал, она объяснила, что через минуту сюда долетят бомбы Саддама, что это может быть химическое оружие, а значит, надо прятаться, что на улице мы бы несомненно погибли, а тут будем в большей безопасности и, наконец, что у нее всего два противогаза, но, по крайней мере, наша кожа не пострадает от ожогов или что-то в этом роде.

Нам раздали противогазы сразу после приземления, так что один я без промедления всучил остолбеневшему Фишману, а второй по примеру женщины надел сам. Мне кажется, что в то время спрос на это снаряжение превысил все самые смелые прогнозы, потому что для себя и своего ребенка женщине удалось найти всего два противогаза советского производства. Они были резиновые, тяжелые, а их шланги были похожи на слоновьи хоботы. Еврейка с ребенком и сами чем-то напоминали слониху с детенышем, особенно после того, как в конце концов на маленькую головку удалось натянуть противогаз. Несмотря на то, что ремешки были плотно затянуты, он все равно был велик ребенку, поэтому незамысловатое сравнение стало еще более очевидным: излишки резины на голове малыша собирались складками, словно шкура на голове у слона или на морде собаки породы шарпей. Мать склонилась над младенцем, не обращая внимания на то, что тот вертелся в колыбели и ручками пытался стянуть с головы слоновью резину, а его плач звучал глухо, словно со дна глубокой пропасти. Сквозь большие прозрачные стекла нам было видно, как она закрывает глаза, сосредоточившись на молитве. Она пребывала в священном пространстве, прося милосердия для своего ребенка. Таинственная и одинокая. Шеф, несомненно, прав, потому что в тот момент он внимательно присматривался к ней, не обращая внимания на мои настойчивые просьбы надеть противогаз. Определенно, ни он, ни женщина не слышали первого взрыва, который донесся откуда-то издалека, словно раскат грома. Впрочем, на последующие, которые долетели до моего слуха секунд через сорок, они тоже не обратили никакого внимания. Колдунья, по воле которой ребенок превратился в слона, шептала заклинания, напоминавшие шум ветра в водосточной трубе. Фишман не сводил с нее глаз. Я боялся взять в руки фотоаппарат. С того момента, как «Оно» произошло, я не пережил более возвышенного мгновения. Но вдруг как будто что-то смилостивилось над нами. Подобно небесному знамению, комнату озарила вспышка. Я очнулся и пришел ребенку на помощь.

Ты что-то путаешь, дружище! Когда я увидел, что стекла на противогазе младенца запотевают, что шкура слона таинственным образом начинает раздуваться, сначала слегка, а потом в бешеном темпе (как пластиковый пакет на головах тех, кто хочет получить — или многократно усилить — оргазм), меня осенило, что ребенок погибает от недостатка воздуха. Чтобы удостовериться, я посмотрел в объектив. Толкнул Фишмана в плечо: «Вот она, самая страшная фотография!», но он не ответил, находясь в состоянии оцепенения. И поэтому я сделал тот снимок. Поймал в кадр колыбель, которая превратилась в раму для картины, и щелкнул затвором. Сверкнула вспышка.

Тогда он очнулся. Женщина тоже. Кошачьим прыжком он оказался рядом с ребенком. Оттолкнул материнские руки и сорвал клапан со шланга противогаза. Словно пылесос, тот со всех сторон жадно всасывал жизнь.

Я бы успел! Успел! Ведь я не хотел смерти того младенца! Я просто хотел, чтобы Фишман получил этот снимок. Самый страшный. Но он предпочел спасти ребенка, вместо того, чтобы позволить одной детской жизни спасти весь мир!

И знаете что? Ненависть к этому человеку сменилась у меня презрением. Когда-то я проявлял милосердие, садясь вместо него в автомобиль, который мог взорваться. С этого момента я стал презирать его!

И еще. Уже тогда я решил, что он все-таки сделает ту, «самую страшную» фотографию. Я не ослаблю хватку, потому что без меня он никогда не найдет то, что так упорно ищет, убивая на пленке невинных людей. Не сможет найти, потому что он просто слабак!