Мы ушли через час, как только объявили отбой воздушной тревоги. Все это время женщина провела у ног Фишмана, благословляя его и называя ангелом, которого неведомая сила приказала ей привести к себе домой.
Мы не говорили об этом. На вопрос, что произошло, он ответил, что случилось чудо. И ни словом не упомянул о том случае в своем дневнике. Однако, как говорится, нет худа без добра. Фишман решил, что на следующее утро мы должны улететь, а мне пришлось проявить крайнюю изобретательность, пытаясь достать билеты на самолет в стране, из которой бежал каждый, кто только мог.
— Два чуда в течение одних суток — это уже слишком, — ехидно заметил я.
— Заткнись и делай, что говорят!
Ну, я и сделал. А когда мы шли на посадку в Афинах, он сказал:
— Со мной происходит что-то странное. Если я обращусь за советом к твоему отцу, ты будешь помалкивать?
Я много раз, хотя и не совсем от чистого сердца, расхваливал перед ним эффективность отцовской терапии.
— Разумеется. Я договорюсь с ним?
— Да, пожалуйста.
Пожалуйста, ха! Попался! И ты еще не раз обратишься ко мне за помощью! В полете он разговорился, пытаясь исподволь вернуться к событиям в доме еврейки.
— А если бы ребенок умер, он оказался бы в раю?
— В нашем, христианском?
— В любом. Допустим, в христианском.
— Он не крещен, а вопрос, могут ли такие дети спастись, будет обсуждаться до бесконечности. При этом можно даже поссориться — как Августин и Фома, впрочем, им не впервой… — И я принялся посвящать его в тонкости теологии, связанные с вопросом, в какой форме души некрещеных могли бы общаться с Всевышним после смерти. Он был настолько взволнован моим рассказом о ребенке, не прошедшем таинство крещения и потому лишенном возможности приблизиться к Богу, что его не могли утешить даже заверения в том, что, по-видимому, бедное дитя все же не будет испытывать страданий. А может, я просто не слишком старался? Ведь мои мысли витали где-то далеко.
В семейных легендах, известных мне со слов отца, сохранилась история, объясняющая нарастание напряжения между ним и матерью, которое я прекрасно помню с того времени, когда был школьником. Кажется, когда я был совсем маленьким, у меня родилась сестра. Однако, прожив всего два дня, она умерла. Мать настаивала, чтобы окрестить ее и тем самым (отец не мог сдержать гнев, когда рассказывал об этом) выбрать для нее вечную жизнь.
— Она ведь уже мертва. Что изменит такое крещение? — возмущался отец.
— Мы все сделаем так, словно она еще жива. Окрестим ее и через два дня похороним в освященной земле, чтобы ее душа не скиталась вечно, голодная и неприкаянная.
— Ты сошла с ума! — кричал отец в ярости. — Она же мертва, кого ты хочешь обмануть?!
— Это можно сделать, я справлялась у католического и протестантского священников.
— Да здесь заговор безумцев! Если она должна быть наказана, потому что мы не успели покропить ее водой, то уже ничего не поделаешь! И виноваты тут не мы, а Всевышний. Я не даю своего согласия на это!
Мать расплакалась. Следует добавить, что беседа (если ее можно так назвать) происходила в больнице, над телом моей сестренки.
— Она останется здесь! Слышишь, ты, идиотка? Она останется в больнице, а мы едем домой. Собирайся!
— Прошу тебя…
— Едем! — И он поцеловал дочь в лоб. — Попрощайся с ней, и мы уходим.
— Нет…
— По-хорошему тебе говорю…
— Нет…
— Попрощайся!
— Не могу… Она нечистая…
Над тельцем младенца отец влепил матери смачную пощечину и, схватив за волосы, буквально выволок из больницы.