Дневник дьявола

Позавтракав, выкурив трубку и выпив два крепких кофе, отец пригласил Фишмана в свой кабинет. Час, который он неизменно уделял каждому пациенту, превратился в три, и полдень уже миновал, когда они, продолжая беседовать, вошли в библиотеку. Фишман не пишет, о чем они говорили во время сеанса, а значит, и мне сказать нечего. Достаточно было известия, что «господин Фишман» пробудет у нас какое-то время, а отец нарушит свое правило встречаться с каждым пациентом не чаще, чем раз в неделю, и посвятит моему патрону все свое свободное время. Не буду утверждать, что я хорошо знал своего отца, но наверняка должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, если он решил отступить от привычных методов работы и нарушить устоявшийся образ жизни — потому что отец был нелюдим и не выносил присутствия посторонних в доме. На необычность ситуации указывало и поведение Адриана, который, когда отец устанавливал ему расписание сеансов, лишь глупо улыбался и кивал головой в знак согласия. Хотя я понимал, что в то первое утро пребывания Фишмана в Гейдельберге произошло что-то важное, его двухнедельное присутствие пришлось мне не по вкусу. Если бы не любопытство, то я бы наверняка собрал чемодан и уехал на какое-то время — в Берлин или еще куда-нибудь. А может, это было не просто любопытство? Что-то не позволяло мне оставить шефа, отца, тетю, которая на время, которое Адриан провел у нас, тоже почти поселилась в нашем доме. Мне также волей-неволей пришлось принять участие в загадочных событиях, происходивших тогда у нас дома. Только через много лет, то есть сейчас, когда я читаю и комментирую дневник Фишмана, я понимаю, почему должен был присутствовать там, подобно Церберу в преисподней, и догадываюсь, в чем было дело. Но не будем забегать вперед.

Фишман полночи просидел на веранде за домом, а вторую половину провел неизвестно где, не показываясь мне на глаза. Предполагаю, что он не смыкал глаз; я, наверное, уже упоминал, что он почти не тратил времени на сон? На следующий день, разговаривая перед завтраком с отцом, я вскользь упомянул об этом и предположил, что такой недуг вполне излечим. Однако тот ответил: «Может, он просто боится уснуть?», тем самым прекратив дискуссию. Было утро понедельника, и обычно около десяти утра отец закрывался в библиотеке, где работал до обеда, не выходя и не отвечая на телефонные звонки. Однако в тот раз он встал из-за стола — слава богу, завтрак готовила Вероника, — упрекнул тетку в чрезмерной болтливости и обратился к Фишману:

— Прошу в мой кабинет, господин Адриан.

Тот послушно поднялся, кивнул тете Аделаиде и направился вслед за отцом, не удостоив меня взглядом. Он выглядел усталым, хотя за столом, как и накануне, неукоснительно соблюдал все правила этикета. Клянусь, если бы я не знал его, то подумал бы, что он наперекор себе старается казаться вежливым, чтобы не поставить меня в неловкое положение и не разочаровать мою семью. Единственное, что осталось от прежнего, «несносного» Фишмана, — это его молчаливое согласие с тем, что в доме Роммов с ним обращаются как с господином.

— Послушай, нам с твоим отцом показалось, — начала тетка, когда мужчины вышли из столовой, а Вероника принялась убирать посуду, — что перед приездом господина Фишмана ты пытался обратить наше внимание на некоторые его странности, если не сказать — социальную неприспособленность. Однако сам видишь, твой друг ведет себя нормально, его даже можно назвать вполне симпатичным…

Мне не хотелось вступать с теткой в дискуссию, поэтому я закашлялся и, воспользовавшись этим предлогом, быстро вышел. За прошедшие двадцать четыре часа у них с отцом не нашлось для меня никаких других слов, кроме замечания, что Фишман совсем не так страшен, как его малюют. Симпатичный! Они с ума сошли!

«Мы беседуем уже довольно долго, но признаюсь, что, кроме нескольких моделей поведения, типичных для одиноких и робких людей, я не вижу причин, побудивших вас обратиться за советом к специалисту».