Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991

Ну и деньки! Минуты свободной нет. То рано в школу идти, то уроков много, прямо вздохнуть некогда. Хоть бы скорей каникулы, а то устала я до невозможности. Мало того что работы много последнее время и есть от чего устать, сидя каждый день до 1–2 часов ночи, у меня последнее время какое-то странное настроение, особенно после само- учета, который был у нас в пятницу, 15 апреля. После этого самоучета в нашем классе чувствуется какая-то напряженность, многие перессорились между собой, а уж что было на самоучете… Но об этом придется рассказать поподробнее. Дело было так: самоучет прошел у нас довольно спокойно и, может быть, так бы и кончился, если бы Герман М. не подняла вопрос об отношении Федора Алексеевича к некоторым ребятам. Дело в том, что, по нашему мнению (я потому говорю «по нашему», что сегодня все дело выяснилось), Ф.А. несколько грубо относится к некоторым ребятам, больше с них спрашивает и т. д., а к некоторым ребятам – очень хорошо, и при этом, когда об этом стали говорить на само- учете, Павлов сказал, что лучше всех Ф.А. относится к Герман Л. и Аникеевой. Последние, конечно, возмутились и стали опровергать это, говоря, что Ф.А. относится ко всем одинаково и что они совершенно не считают себя любимицами Ф.А. Тут произошла очень бурная сцена, причем весь класс, исключая двоих, стоял за то, что Ф.А. не ко всем одинаково относится, а Герман Л. и Аникеева говорили обратное. В результате этой бурной сцены класс принял резолюцию, в которой говорилось о неодинаковом отношении Ф.А. к ребятам, и эту резолюцию решено было вынести на школьный совет. Вследствие этого разлада у нас в классе у меня сильно пошатнулось мое хорошее мнение о Любе Герман. Да и вообще, у меня произошел какой-то разлад, у меня появляются какие-то желания, какая-то зависть к другим. Сегодня у меня особенно напряженное состояние, так как утром я много думала, а затем в школе мне было очень скучно, потому что Нюра Теплякова не пришла сегодня в школу. Но после последних уроков я окончательно потеряла спокойствие. Это были уроки обществоведения, которое преподает нам Ф.А. После того, что произошло у нас в пятницу, Люба все время идет против класса, и когда Ф.А. спросил нас, что мы про него говорили, то она с таким ехидством передала все ему, что весь класс возмутился против нее. Когда Ф.А. узнал о том, что некоторые ребята недовольны им и что весь класс идет против него, то он очень расстроился и сказал, что не думал, что его обращение показалось ребятам грубым, и сказал, что с этих пор он будет относиться к нам как преподаватель к ученикам, то есть будет только задавать нам уроки, спрашивать их, и больше ничего. И что теперь он не будет вести у нас кружка и различных бесед, так как видит, что это не привело ни к чему хорошему. Мы, конечно, очень огорчились, что у нас не будет кружка, и кроме того, у Ф.А. был такой жалкий и расстроенный вид, что нам стало его очень жалко, и мы понемногу уже стали раскаиваться в том, что пошли против него. В следующий раз он спрашивал у нас урок, но уже не по-прежнему. В нем чего-то не хватало, да и мы сами были какие-то неловкие, как будто совершившие что-то ужасное. И действительно, мы совершили ужасное. Подумав сейчас об этом как следует, я пришла к такому выводу, что мы ни за что обидели человека, который всю зиму учил нас, старался втолковать нам каждое слово, объяснить все, которому, может быть, доставляли удовольствие наши успехи. И чем же мы ему отплатили за все это? Ах, как жалко мне его и какое раскаяние грызет мне душу! Мне хочется, чтобы весь класс понял, что он сделал, и извинился бы перед Ф.А. Мне так его жалко, так жалко, что я готова прямо не знаю, что сделать. Я вспоминаю, как он рассказывал нам, беседовал с нами, и вспоминаю, как часто вместо того, чтобы слушать и вникать в смысл того, что он говорит, я лишь только любовалась им и слышала лишь звук его голоса, который был мне приятен. Я любила, когда он улыбался, шутил с нами, смеялся. А особенно я любила его улыбку, и несмотря на то, что некоторые девочки относились к нему недружелюбно, я в глубине души восхищалась им. А сегодня, когда я увидела его расстроенным, его пришибленность, я поняла, какую глубокую рану нанесли мы ему и как ему был дорог наш класс, дорого то доверие, которым он пользовался у нас. И после этого я еще больше полюбила его… Не знаю, что у нас выйдет из этой истории, но только некоторые ребята и девчата уже раскаялись и собираются просить извинения у Ф.А. и просить его о том, чтобы он снова стал вести у нас прежнюю работу. Мне кажется, что все происходящее у нас в настоящее время ужасно похоже на то, что описывалось в дневнике Рябцева, то есть тот же разлад между учениками и преподавателями. Ну, пока кончаю, а то уже надо ужинать и спать ложиться. Завтра не учимся, а идем на экскурсию по естествознанию с Антониной Ивановной. Завтра нужно еще кое-что написать, а сейчас уже поздно. Кончаю.

22 апреля, пятница