Дневник доктора Финлея [сборник litres]

Надо признать, что кое-кто был на ее стороне. Однажды в заведении «У философа» во время обсуждения данной темы доктор Камерон, которому, как ни странно, нравилась эта женщина, с горечью проронил:

– А как ей не оттаскивать его от пабов, с пятью-то ртами, их же кормить надо. Да поможет ей Бог!

Только ведь этот Камерон всегда был еретиком с самыми странными представлениями о вещах и людях. А популярность Неда, как уже говорилось, была такова, что вздорные мнения отдельных умов для нее ничего не значили.

И правда, по мере приближения дня матча эта популярность стала довольно близка к славе.

Нед становился кем-то вроде бога. Когда он, сунув большие пальцы в проймы жилета, шел по Хай-стрит Ливенфорда, со своей гладкой, добродушной улыбкой, с танцующими на груди медалями, признанный здесь, там, везде, чуть ли не все приветствовали его. На Кросс его окружала толпа – толпа, которая ловила каждое слово, слетавшее с этих гладких, приветливых губ.

Именно на Кросс и произошла памятная встреча с провостом Уиром.

– Ну, Нед, мальчик, – сказал провост, по-свойски, если угодно, протягивая ему руку, – как ты думаешь, у нас получится?

Глаза Неда заблестели. Ничуть не смутившись, он пожал руку провосту и торжественно выдал следующее:

– Если «Роверсы» нас победят, господин провост, то только через мой труп.

Однажды вечером, за неделю до матча, к доктору домой явилась миссис Сазерленд.

Было уже поздно, так что вечерний прием давно закончился. И миссис Сазерленд очень смиренно вошла в кабинет Финлея, который был обязан принимать пациентов в любое время.

– Простите, ради бога, что беспокою вас, доктор, – произнесла она и остановилась, опрятно, но бедно одетая, держа в натруженных руках залатанные перчатки.

Она была хорошенькой, то есть когда-то была. Теперь же в ней было что-то увядшее, напряженное и съежившееся, какая-то странная прозрачность щек и взгляда, что-то такое, что поразило Финлея в самое сердце.

– Глупо с моей стороны было приходить сюда, – сказала она и снова замолчала.

Финлей поставил стул перед своим столом и предложил ей сесть.

Слабой улыбкой она поблагодарила его.

– Это так непохоже на меня. Думать о своей персоне совсем не в моих правилах, доктор. Мне действительно не следовало приходить. Все не могла решиться, так что чуть и вовсе не осталась дома.

Ее неуверенная улыбка… Никогда в жизни он не видел ничего скромнее этой улыбки.

– Но, по правде говоря, мне кажется, что один глаз у меня не видит.

Финлей отложил ручку:

– Вы хотите сказать, что ослепли на один глаз?

Она кивнула и добавила:

– На левый.

Короткое молчание.

– Головные боли бывают? – спросил он.

– Ну… иногда довольно серьезные, – призналась она.

Он, сама любезность, продолжал расспрашивать ее со всей непринужденностью, на какую только был способен. Затем, поднявшись, взял офтальмоскоп и приглушил свет в кабинете, чтобы осмотреть ее глаза.

Ему не сразу удалось увидеть сетчатку. Наконец, приноровившись, он получил отличное изображение. И он невольно напрягся.

Он был в ужасе. Разумеется, он не ждал ничего особо хорошего, но только не этого.

Сетчатка левого глаза была забита пигментом, который мог быть только меланином. Финлей еще раз изучил сетчатку – медленно, осторожно, – и никаких сомнений не осталось.

Он снова включил свет, пытаясь сохранять невозмутимый вид.

– У вас недавно не было ушиба этого глаза? – спросил он, не глядя на нее, но наблюдая за ее отражением в зеркале на каминной полке.

Он видел, как она сильно, болезненно покраснела.

И поспешила ответить:

– Должно быть, это я ударилась о комод. Я поскользнулась, да, в прошлом месяце.

Он ничего не сказал, но постарался сделать более-менее обнадеживающее лицо.

– Я хотел бы, чтобы вас осмотрел доктор Камерон, – наконец заявил он. – Вы не возражаете?

Она устремила на него спокойный взгляд:

– Значит, это что-то плохое.

– Ну, – беспомощно пожал он плечами, – посмотрим, что скажет доктор Камерон. – Он не придумал, что добавить, и, смущенный, боком вышел из комнаты.

Камерон сидел в своем кабинете, шлифуя наждачной бумагой заднюю сторону корпуса скрипки и что-то напевая себе под нос.

– У меня в приемной миссис Сазерленд, – сообщил Финлей.

– Да, – ответил Камерон, не поднимая глаз. – А она была вполне… Я знал ее еще девчушкой, еще до того, как она похоронила себя с этим футбольным пьяницей. Что привело ее сюда?

– По-моему, у нее меланосаркома, – медленно произнес Финлей.

Камерон перестал напевать, потом очень аккуратно отложил скрипку. Его взгляд надолго остановился на лице Финлея.

– Иду, – произнес он, вставая.

Они вместе вошли в приемную.

– Ну, Дженни, девочка, какие новости? – нежно, как с ребенком, заговорил Камерон.

Он осматривал ее глаз даже дольше и скрупулезнее, чем Финлей. Затем оба врача обменялись быстрыми взглядами, подтверждающими диагноз – смертный приговор для Дженни Сазерленд.

Когда она уже стояла в верхней одежде, Камерон взял ее за руку:

– Значит, так, Дженни, хорошо, если твой муженек заглянет утром к нам с Финлеем.