Дневник доктора Финлея [сборник litres]

Примерно через час, когда Хэй выплакал свое горе и, опустошенный, лежал в одиночестве, уставившись в потолок, дверь тихо отворилась, и кто-то вошел в комнату. Ему было безразлично, кто это, но, когда наконец он повернул голову и посмотрел, с губ его сорвался возглас.

– Ты, – словно в священном трепете прошептал он. – Ты… Крисси!

Она медленно вышла из тени – Крисси Темпл, скромная и достойная: темные над гладким лбом волосы, заплетенные в косу, в глазах доброта и сердечность.

Она села рядом и взяла его за руку:

– Почему бы и нет?

Он не мог говорить – казалось, его снова душили подступавшие к горлу рыдания. Наконец он прохрипел со стоном:

– Уходи, оставь меня. Разве тебе мало от меня досталось?

– Но я не хочу уходить, Боб, – прошептала она. – Если ты позволишь, я лучше останусь. Сейчас я тебе нужна.

Она спокойно улыбнулась ему, и было в ее улыбке что-то такое, что заставило его замолчать. Забыв о своей боли, он склонил голову ей на грудь – прощенный, любимый.

Позже он попытался объясниться, сбивчиво рассказал ей о причине своего предательства – о том, как он запутался в непредвиденных обстоятельствах, впал в нищету и долговую кабалу и в конце концов был отправлен в глухомань, в изолятор, где, преданный забвению, покорился судьбе.

Она с сочувствием и пониманием слушала, гладила его по голове, усмиряя взъерошенные волосы.

В таком положении их и застали сумерки, опустив перед помирившейся парой занавес, заглянуть за который было бы святотатством.

Неделю спустя Ливенфорд потрясло известие о том, что Боб Хэй и Крисси Темпл женятся.

Церемонию организовали для узкого круга, и Финлей был среди приглашенных. Затем Боб переехал в дом Крисси, где имелся небольшой сад, прямо на вершине Леа-Брэ, откуда открывался прекрасный вид на залив Клайд.

Исцеленный душевно и духовно, пусть и не телесно, Боб познал благость и заботу со стороны любящей женщины.

Бо́льшую часть времени он проводил в постели, но, когда на смену зиме снова пришла весна, Крисси отвела его в сад, где, откинувшись в глубоком кресле, он, полный нежности, держал руки жены, сидевшей рядом, и смотрел на распахнутый морской простор, с кораблями, уплывающими будто в иной мир.

Странный, но счастливый медовый месяц! Финлей часто посещал этот дом, но именно любовь Крисси и ее безграничная доброта, а не его врачебный опыт продлили Бобу жизнь.

Он прожил все это прекрасное лето в великом счастье и покое, его напускная бравада и дешевый гонор исчезли, и на смену им пришли подлинная сила и терпение, с которыми он переносил свои муки, свою боль.

Когда в ландшафте стали проявляться первые краски осени и первые листья, оттрепетав, неслышно полетели с ветвей деревьев, Боб Хэй мирно ушел, уплыл, подобно кораблям, в иной мир.

Когда он умирал, Крисси была рядом с ним.

Она по-прежнему почти не бывает на людях и по-прежнему совершает одинокие прогулки, но, когда Финлею случается встретиться с ней и он останавливается, чтобы обменяться парой фраз, ему кажется, что вместо печали на ее лице – счастье.

8. Чудо Лестрейнджа

Приезд в Ливенфорд Лестрейнджа, шарлатана и знахаря-целителя, сотворил странное чудо. Но чудо свершилось необычным и окольным путем, и случилось оно в женском сердце, и оказалось далеко не таким, на какое рассчитывал Лестрейндж.

Джесси Грант была вдовой, владелицей табачного магазинчика на углу Уоллес-стрит, рядом с банком Скрогги. Небольшого роста, темные волосы туго стянуты на затылке, одета просто – в одно и то же черное саржевое платье. Однако выражение ее бледного узкого лица могло вас поразить и испугать – такая сдавленная горечь полыхала огнем в ее темных, под черными бровями глазах.

Упрямой и жесткой была Джесси, известная всему Ливенфорду как женщина суровая, с трудным характером, которая не просит и не уступает.

Магазинчик был невелик – тусклое, дряхлое помещение, похожее на древнюю аптекарскую лавку, с прилавком и маленькими медными весами, рядами желтых жестяных коробок и тугой, облупленной от капризов погоды дверью, которая звякала, когда ее открывали.

За магазином располагалась кухня дома Джесси, с большим буфетом, вычищенным до ослепительной белизны столом, несколькими стульями с прямыми спинками и длинным, низким, набитым конским волосом диваном. На стене висели часы-ходики и две цитаты из Библии. Отсюда же узкая лестница вела в две спальни наверху.

Муж Джесси, человек дурной и ни к чему не годный, умер и был похоронен двенадцать лет назад. Она осталась одна с ребенком, мальчиком по имени Дункан.

Угрюмая и недоверчивая, она яростно боролась за то, чтобы обеспечить себе и сыну средства к существованию, и, хотя ей это удавалось, она еще больше ожесточилась.

Как говорят в Ливенфорде: «Попутный ветер не для Джесси Грант».

«Держать в строгости» – не то выражение, которым можно было бы характеризовать ее метод воспитания Дункана. В ее глазах не было ни проблеска человечности. Для тех, кто осмеливался обвинять ее в этом, у нее всегда был наготове ответ из Екклесиаста, глава 12, стих 8, чтобы бросить им прямо в лицо: «Суета сует. Всё – суета!»