Дневник доктора Финлея [сборник litres]

– Но я же объяснял, что это дело долгое, – возразил Финлей. – Дункан поправится через пару месяцев. Ради бога, наберитесь терпения!

– Да вы уж мне все мозги с этим терпением проели! – огрызнулась она.

– Но этот Лестрейндж вовсе не врач, – возразил Финлей.

– Это вы так говорите! – вспыхнула Джесси, издав короткий едкий смешок. – А люди говорят иное. И я буду не Джесси Грант, если не отведу к нему Дункана.

И прежде, чем он успел еще что-то сказать, она напоследок бросила на него злобный взгляд и пошла прочь.

Финлей чуть не поспешил за ней следом, но тут же осознал, что возражать бесполезно. Покачав головой, он продолжил свой путь.

Ему было ясно, что Лестрейндж – самозванец, который никоим образом не вылечит Дункана. Этой мыслью он и довольствовался, подумав, что вмешательство этого человека приведет лишь к разочарованию и унижению Джесси Грант.

Но тут Финлей слегка недооценил и саму личность беспардонного Лестрейнджа, и его приемы воздействия на публику. Так называемый доктор столь долго торговал человеческой доверчивостью, что стал настоящим мастером в искусстве плутовства и обмана. Внешне он тоже прекрасно подходил для этой роли: высокий и прямой, с патриархальной гривой волос и сверкающим магнетическим взглядом.

Под стать ему была и его главная помощница, красивая молодая женщина по имени Мариетта, молчаливая, темноволосая, с влажными глазами, которую он называл дочерью индейского вождя. Поэтому неудивительно, что доверчивая публика попадала под гипноз такой вопиющей наглости.

В тот вечер перед переполненной аудиторией Бург-Холла Лестрейндж и Мариетта в окружении лейденских банок и прочих электрических приборов, включая нечто странное под названием «Камера возрождения», неуклонно продвигались к кульминации своего действа, то есть, разумеется, к демонстрации чуда исцеления.

Итак, эффектным взмахом руки Лестрейндж призвал всех к вниманию и попросил привести к нему хромого калеку.

Первым среди таких оказался Дункан Грант. Безжалостно вытолкнутый матерью, он стоял на сцене, бледный и дрожащий, в то время как на него были устремлены взоры всех, кто набился в этот зал.

Лестрейндж театрально шагнул к Дункану и покровительственно положил руку ему на плечо.

С показной благонамеренностью он уложил мальчика на специальную кушетку и на глазах у публики произвел как бы тщательнейший осмотр.

Хотя похожее на маску лицо Лестрейнджа не выразило никаких чувств, он, ощупав ногу Дункана, явно воодушевился.

Не имея никаких медицинских знаний, он тем не менее благодаря своему долгому опыту мог определить, кто из хромоножек наиболее подходит для его «чудо-исцелений». Дункан подходил идеально, потому что нога в результате терпеливого и настойчивого лечения прекрасно отзывалась на прикосновения. Опухоль спала, кость зажила – лодыжка, благодаря Финлею, в сущности, была почти здорова.

Театрально выпрямившись, Лестрейндж поднял руку, требуя внимания зала.

– Леди и джентльмены, – начал он своим резким гнусавым голосом, – теперь я приступаю к демонстрации своих способностей!

Продолжая гипнотизировать публику и используя малопонятные термины, он в самых суровых выражениях осудил «старомодных костоломов», изуродовавших ногу мальчика проклятым железом, а затем с пафосом объявил, что намерен вылечить его.

Кивнув Мариетте, подошедшей к нему с очаровательнейшей улыбкой, которую никогда не увидишь на лице опытной медсестры, он поднял Дункана с кушетки и с помощью своей красотки-помощницы повел к «Камере возрождения».

Облачившись в белые длинные одежды и натянув резиновые перчатки, Лестрейндж вместе с Дунканом вошел в «Камеру». В мертвой тишине были отрегулированы различные внушительные стержни и провода; затем в почти болезненном безмолвии прозвучала скрежещущая команда мага.

Мариетта повернула рычаг, и треск известил, что по аппаратуре пошел ток. Из камеры посыпались искры, окружив ее экраном голубого пламени. Затем рычаг вернулся на исходную позицию, пламя погасло, и наступило напряженное молчание.

Завороженные зрители видели, как Лестрейндж нагнулся, снял с ноги Дункана железную скобу и с видом победителя небрежно швырнул ее через сцену.

Затем, когда Дункан, пошатываясь, вышел из камеры, сделал несколько шагов и, повинуясь шипящей команде Лестрейнджа, бегом покинул сцену, в зале раздался громкий вздох, перешедший в вопль восхищения.

Под восторженные возгласы Дункан спустился по ступенькам и прижался к матери, а Лестрейндж, вытянув перед собой одну руку и приложив к сердцу другую, поклонился зрителям с благодарностью за признание его искусства.

О, это был волнующий, поистине великий момент для всех, кто находился во взбудораженном зале!

На следующее же утро, когда Лестрейндж и его компания, заполучив кругленькую сумму, были уже в тридцати милях от Ливенфорда, в приемную Финлея со зловещим торжеством в глазах ворвалась Джесси Грант.

Она полыхала таким мстительным огнем торжества, что слова сорвались с ее губ подобно языкам пламени: