Дневник ее соглядатая

Вдруг сзади Аллу обнял тихо подошедший Илья и вложил ей прямо в руки прекрасный букет из фиолетовых и темно-розовых первых астр. Она повернулась к нему, уткнулась в плечо и с изумлением обнаружила, что соскучилась и что ей нравится, как от него пахнет. После разлуки его нежность была по-прежнему избыточна, но вполне терпима.

– Пойдем, мы живем тут в двух шагах.

Дом был старый, роскошный, сталинского типа, с колоннами в подъезде и вычурной лепниной на потолке. Пятикомнатная квартира, богато обставленная неотреставрированным антиквариатом, который было уже трудно отличить от рухляди, выглядела тесной. И не только от избытка мебели. Все полки в обширной прихожей, на кухне и на лоджии, все шкафы в комнатах были заставлены самой разной тарой, начиная с коробки от телевизора и заканчивая жестяными баночками из-под давно выпитого чая. Сначала Алла подумала, что семья в стадии ремонта или переезда собирает вещи, но, присмотревшись и немного освоившись, с удивлением обнаружила, что все это нагромождение – пустые упаковки.

В этом была какая-то загадка бытия – зачем хранить банку от чая, когда тот давно выпит? Беречь короб от телевизора, в который уже насмотрелись и давно выкинули? Складывать стройные ряды глянцевых обувных коробок, если ботинки давно сносились? Что заставляет людей быть добровольными хранителями скорлупок прошлого? Невозможность расстаться с последней ниточкой воспоминаний о том, что эти вещи были не только живы, но и молоды? Крайняя степень скопидомства? Или надежда, что когда они двинутся с этого корабля в другую жизнь, захватят туда с собой, как фараоны, все свое старое добро, аккуратно запакуют его по ящикам и оно омолодится вместе с хозяевами? Ведь упаковки – это вещи вещей. Может, хозяева верят, что если во время второго пришествия все воскреснут в возрасте Христа, тридцати трех лет, в полном расцвете сил, то их вещей это тоже касается?

Алла вдруг припомнила, что в квартире, которую снимал Илюша, был такой же склад пустых жестяных банок из-под шотландского печенья, до которого он был большой охотник, коробок из-под компьютерной техники и даже пустых бутылок от выпивки, выставленных на обозрение на кухне. Но она списывала это на безалаберность холостяцкого быта.

«Боже мой! Как же трудно тащиться по жизни со всем этим пустопорожним барахлом», – поразилась она. Алла сама любила прошлое, но не как пыльное нагромождение упаковки, вещественное напоминание о былом, а как теплую протяженность сердечного бытия. Впрочем, упорно тащить за собой все прошлое, сопротивляясь небытию, было тоже не самым легким делом.

Но все эти размышлизмы посетили ее ночью, а пока она переминалась с ноги на ногу в сумрачной прихожей, не зная, куда бросить куртку. Антикварная вешалка была завалена, а антикварное кресло рядом с ней выглядело не слишком чистым.

– Всё руки не доходят, – извиняющимся тоном сказала появившаяся из недр квартиры Илюшина мама и радушно раскинула пухлые, крепкие объятия. – Мариэтта Ашотовна. – Круглая, маленькая, усатая жгучая брюнетка страстно прижала Аллу к себе, крепко взяла за руку и уже не выпустила из-под своих когтистых крыл ни на минуту.

За обедом убийственное или убойное радушие и гостеприимство армянской мамы оттенялось молчаливой, смахивающей на лунатизм меланхоличностью бледного, с вытянутым лицом русского папы Андрея Александровича. За столом сидела еще бабушка Ильи, папина мама. Старая-престарая, сухая, как пергаментный лист, по всей видимости слепая и немая после инсульта, вся сосредоточенная на перебирании и щелкании целлофановых пупырышков на прокладке от шоколадных конфет. Все отношения с миром у нее были порваны. Жизнь сосредоточилась на кончиках пальцев.

Когда в разговоре за столом возникала естественная пауза, это легкое хлопанье под проворными пальцами отрешенной старухи было печальным и немного жутким.

– Наша бабуля, хотя ничего не говорит, любит компанию. Мы стараемся не оставлять ее одну и обедать вместе, – с нежностью глядя на страшную старуху, объяснила Мариэтта Ашотовна и поправила той сбившуюся прядь тусклых седых волос. – Она у нас умничка.

Старуха от этих слов начала давить пупырышки еще быстрее, отчетливо нажимая на каждый, словно одобряя ласковость невестки. У ее ног сидела такая же старая облезлая дворняга в клочьях шерсти и время от времени цыкала одним оставшимся кривым желтым клыком.

«Боже, почти как Наина Киевна у Стругацких, – хмыкнула Алла. – Ну и компания собралась. Древняя карга со старой дворнягой; пыльная, заваленная хламом, квартира; хозяин, похожий на печального вампира, и хозяйка, пышущая жизнью, которую она высосала у кого-то накануне. Надо будет повесить у себя в комнате над дверью головку чеснока, если останусь тут ночевать».

Конечно, это была шутка. Выглядело все немного нереально, и тем не менее вселенная Ильи была теплой, уютной, хоть и пыльной. Возможно, именно из-за доброй атмосферы домочадцы, их вещи и коробки и жили так долго.