Дневник горничной

— Жозеф!.. Жозеф!.. где вы?

Вдруг, Жозеф неслышно вырастает из-за дерева, или из-за грядки овощей, прямо перед моим носом… И стоит предо мной, среди бела дня, с своим суровым, упрямым лицом, с своими прямыми волосами, и расстегнутой рубахой на волосатой груди…

Откуда он явился?.. Откуда вышел?.. Откуда свалился?..

— Ах! Жозеф, как вы меня напугали…

И на губах его и в глазах блуждает ужасная улыбка, напоминающая сверкающее лезвие ножа… Я положительно начинаю думать, что этот человек — дьявол…

Изнасилование маленькой Клары все еще служит предметом разговоров и возбуждает местное любопытство… Местные и столичные газеты, которые пишут об этом, раскупаются нарасхват. «Libre Parole» безапелляционно обвиняет всех «жидов», и уверяет, что это «ритуальное убийство»…

Приехали на следствие судебные чины. Произвели дознание; перетаскали массу народу… Никто ничего не знает… Обвинение, пущенное Розой, встречено повсюду недоверчиво… Все только пожимают плечами… Вчера жандармы задержали несчастного газетчика, который впрочем доказал, что его даже не было в местечке, в момент преступления. Отец, которого обвинила публичная молва, оправдался… К тому же о нем самые лучшие мнения… Итак, нигде никакого признака, который мог навести правосудие на след преступника. Говорят, что судьи изумляются преступлению и его дьявольски ловкому выполнению; без сомнения, здесь видна рука профессионала… по всей вероятности это парижанин… Говорят также, что прокурор ведет дело небрежно, только для проформы. Убийство бедной девочки очевидно не очень-то его воодушевляет… Все данные говорят за то, что ничего не найдут, и что дело канет в Лету, подобно многим другим…

Я бы не удивилась, если бы барыня заподозрила своего мужа… Это конечно забавно, но она знает его лучше всех. Она ведет себя очень странно, со времени обнаружения преступления. Бросает на барина не совсем обыкновенные взгляды… Я заметила, что за столом, каждый раз, когда звонят, она слегка вздрагивает.

Сегодня после завтрака, когда барин изъявлял намерение выйти, она этому воспротивилась.

— Ты можешь отлично остаться здесь… что у тебя за надобность постоянно шляться?

И даже сама гуляла с барином больше часа по саду. Понятно, барин ничего не замечает; от этого ведь он не теряет ни куска мяса, ни щепотки табаку… что за олух!

Мне бы очень хотелось знать, о чем они говорят, когда остаются вдвоем… Вчера вечером, около получасу я подслушивала у двери салона… Барин шуршал газетой. Барыня сидела за своим письменным столиком и писала счета.

— Сколько я тебе вчера выдала? — спрашивает барыня.

— Два франка… — отвечает барин…

— Ты в этом уверен?

— Ну-да, милочка…

— Ну вот, у меня не хватает тридцати восьми су…

— Я их не брал…

— Ну конечно… это кошка…

Ни о чем другом они не говорят…

На кухне, Жозеф не любит разговоров о маленькой Кларе… Если Марианна или я заговорим об этом, он тотчас меняет разговор или не принимает в нем участия… Ему это надоело… Я не знаю, откуда у меня явилась мысль — и она все укрепляется в моем сознании, — что преступление совершил Жозеф. У меня нет доказательств, признаков, которые давали бы основания… Никаких доказательств, кроме его глаз, никаких оснований, кроме крика изумления, вырвавшегося у него, когда вернувшись от бакалейщицы, я неожиданно назвала имя маленькой Клары, изнасилованной и убитой… А между тем, это инстинктивное подозрение разрослось в моем уме, — стало возможностью, почти уверенностью. Конечно, я может ошибаюсь. Я стараюсь убедить себя, что Жозеф «золото»… Я говорю себе, что мое воображение доходит до сумасшедших пределов, под влиянием моей романтической развращенности… Но чтобы я ни делала, это впечатление наперекор мне самой растет, не оставляет меня ни на секунду, принимает беспокойную форму навязчивой идеи… И у меня является неодолимое желание спросить Жозефа:

— Слушайте, Жозеф, это не вы изнасиловали маленькую Клару в лесу?.. не вы ли, старая свинья?