Дневник горничной

— О! г. Ксавье!.. — умоляла я, слегка отбиваясь… — Перестаньте… Я вас прошу… Если ваши родители увидят?

Он принялся хохотать:

— Мои родители… О! знаешь… мои родители… я ими сыт по горло…

Это было его любимое выражение. Когда у него что-нибудь спрашивали, он отвечал: «я сыт по горло» и действительно был пресыщен всем…

Желая отдалить момент последнего наступления, так как руки его нетерпеливо и властно расстегивали на мне лиф, я спросила:

— Меня одна вещь очень интересует, г. Ксавье… Почему вы никогда не бываете на барыниных обедах?

— Много хочешь знать, душенька… Ну! нет, знаешь… Меня эти обеды приводят в бешенство…

— И почему, — продолжала я, — ваша комната единственная в доме, где не висит портрет Папы?

Эго замечание, очевидно, ему польстило. Он отвечал:

— Я, видишь ли, крошка, — анархист… Религия… иезуиты… священники… Ну! нет, довольно я их видел… Я сыт по горло… Общество, состоящее из лиц, подобных папеньке и маменьке?.. Ну! знаешь… не будем об этом говорить!..

Теперь я чувствовала себя с г. Ксавье свободно подметив в нем черты и жаргон, которым говорят парижские оборванцы… Мне казалось, что я его знаю уже много лет… В свою очередь он спросил меня:

— Скажи? Что у тебя с отцом?..

— Ваш отец… — воскликнула я, притворяясь скандализованной… — Ах! г. Ксавье… такой святой человек!

Он засмеялся и вдруг разразился хохотом:

— Папа!.. Ах папа!.. Да он сожительствует здесь со всеми горничными, папа… Это его слабость, горничные. Он только горничными и увлекается. Значит, ты еще с ним не пробовала?.. Ты меня изумляешь…

— Ах! Нет, — возразила я, тоже смеясь… — Он мне только давал читать «Fin de Siecle», «Rigolo»», «Petites femmes de Paris».

Это вызвало в нем взрыв восторга, и хохоча еще громче:

— Папа… — восклицал он… — Нет, он великолепен, папа!.. — И, разойдясь, он продолжал в комическом тоне:

— Это вроде маменьки… Вчера она мне закатила сцену… Я их позорю, — ее и отца… Понимаешь?.. Здесь и религия, и общество… и все такое!.. можно со смеху умереть… Тогда я ей заявляю: «Милая мамочка, решено… я исправляюсь… с того дня, когда ты откажешься иметь любовников». Ловко, а?.. Она и прикусила язычок… Ах! нет, знаешь… они на меня наводят тоску, мои родители… Я сыт по горло ото всех этих историй… Кстати… Ты хорошо знаешь Фюмо?

— Нет, г. Ксавье.

— Ну, как же… Антим Фюмо?

— Уверяю вас, нет…

— Толстяк… Еще совсем молодой человек… Красно-рыжий такой… Ультра-шикарный… Лучший парижский выезд?.. Фюмо… три миллиона дохода… Тартэлэтта Габри?.. Ну, конечно, знаешь…

— Говорю вам, что не знаю…

— Ты меня изумляешь… Все его знают… Печение Фюмо, знаешь?.. Он еще судился два месяца тому назад… помнишь?

— Да нет же, клянусь вам, г. Ксавье…

— Ну, все равно, глупенькая индюшка!.. Ну, так вот, я с ним проделал штуку в прошлом году, здоровую… Угадай, что? Не догадываешься?..

— Как я могу угадать, если я его не знаю?

— Ну, так вот слушай, крошка… Фюмо, я ему подкинул маменьку… ей Богу!.. Ловко, а?.. Но лучше всего это то, что в два месяца она нагрела его на триста тысяч… И папенька, для своих обществ!.. Ах! они знают, где раки зимуют… хорошо знают!.. Если бы не это — полнейший крах. От долгов некуда деваться… Даже и священники не хотели ничего слушать… Что ты на это скажешь, а?

— Мне кажется, г. Ксавье, что у вас странный взгляд на семью.

— Чего ты хочешь, душенька… Я — анархист. Семья, благодарю вас, сыт по горло…

Во время этого разговора он успел расстегнуть на мне лиф, старый лиф барыни, сидевший на мне восхитительно…

— О! г. Ксавье… г. Ксавье… вы — маленький плутишка… Это очень нехорошо.

Я пыталась для видимости защищаться.

Вдруг он тихонько закрыл мне рукой рот:

— Замолчи!..

И швырнул меня на постель…

— О! как от тебя хорошо пахнет! — прошептал он… — Маленькая дрянь, ты пахнешь, как маменька…

В это утро барыня была со мной необыкновенно любезна…

— Я очень довольна вашей службой, — сказала она… — Мэри, я вам набавляю десять франков.

— Если каждый раз она мне будет прибавлять по десяти франков? — подумала я… — Недурно… Это как то приличнее…

Ах! когда все это вспомнишь… Я тоже могу сказать, что «сыта по горло»…

Страсть, или вернее увлечение г. Ксавье, продолжалась недолго. Он скоро пресытился «по горло». С другой стороны, мне не удалось ни на одну минуту привязать его к дому. Часто, входя утром в его комнату, я находила постель пустой и одеяло нетронутым. Г. Ксавье не возвращался с вечера. Кухарка хорошо его знала и верно сказала о нем: «он больше любит кокоток, этот мальчик…» Он предавался, как и прежде, своим обычным удовольствиям, развлечениям, кутежам… В эти утра я испытывала мучительную тягость в сердце и весь день ходила печальная и грустная…