Дневник горничной

Сестры Богоматери Тридцати Шести Скорбей помещают приходящих к ним женщин на чердаке, кормят их пищей, состоящей из отбросов мяса и испорченных овощей, и заставляют платить в кассу учреждения по двадцати пяти су в день, то-есть, подыскав какую-либо должность, вычитывают эти деньги из жалованья… Это они называют благодеянием. И сверх того заставляют женщин работать с шести часов утра и до девяти вечера, как заключенных центральных тюрем… Уходить из учреждения запрещается… Обед, ужин и церковная служба заменяют часы отдыха… О, они не останавливаются ни перед чем, эти сестрички, — сказал бы г. Ксавье… их благотворительность ни что иное, как известная ширма… Они просто-напросто надувают народ!.. Но я останусь дурой на всю жизнь… Самые жестокие уроки и всевозможные несчастья ничему меня не научают… Я кричу и беснуюсь, как оглашенная, но в конце концов все водят меня за нос.

Подруги рассказывали мне иногда о сестрах Богоматери Тридцати Шести Скорбей:

— Ах, милочка, туда приходят нанимать прислугу одни шикарные дамы… графини… маркизы… Оттуда можно попасть на хорошенькое, местечко…

Я этому верила… И кроме того в дни тоски и печали я с умилением вспоминала — глупышка! — о счастливых годах, проведенных много у сестер Пон-Круа… Впрочем, нужно было куда-нибудь идти… Трудно быть разборчивой, не имея ни гроша за душой…

В приемной вместе со мной дожидалось около сорока служанок. Многие из них пришли издалека, из Бретани, из Эльзаса, с юга, нигде еще не служили; эти неуклюжие бабы с загорелыми, хитрыми лицами жадно взирали, стоя возле монастырских окон, на расстилавшуюся вдали панораму Парижа. Другие же — женщины бывалые подобно мне, находились в данное время без места.

Сестры спросили у меня, откуда я, что я умею делать, есть ли у меня хорошие рекомендации и какие-либо деньги. Я стала плести всякие небылицы и они приняли меня, ни о чем больше не расспрашивая, сказав:

— Какое милое дитя!.. мы ей подыщем хорошее место.

Они всех нас величали своими «милыми детьми». В ожидании обещанного хорошего места каждой из «милых детей» было поручено какое-нибудь дело. Одни работали на кухне, другие — в саду, копали землю, точно землекопы. Меня сейчас же усадили за шитье, так как, по словам сестры Бонифации, у меня были искусные пальцы и интеллигентный вид. Сначала мне дали чинить штаны священника и кальсоны какого-то монаха служившего в часовне… Ах, эти штаны!.. Ах, эти кальсоны!.. По правде сказать, они мало походили на штаны и кальсоны г. Ксавье… Затем мне дали работу более светского характера, — шитье тонкого и нежного белья, так что я разом очутилась в своей сфере… Мне дали шить приданое невест и новорожденных; это были заказы, поручаемые сестрам богатыми благотворительными дамами, интересующимися нашим учреждением.

Сначала, после стольких потрясений, несмотря на плохую пищу, штаны причетника, лишение свободы и грубую эксплуатацию, царившую в учреждении, я положительно наслаждалась миром и тишиной монастыря… Я много не размышляла… Мне хотелось молиться. Угрызения совести, или вернее усталость после всего пережитого, склоняли меня к самобичеванию. Я несколько раз под ряд исповедовалась у того самого священника, отвратительные штаны которого мне перед этим пришлось чинить; это воспоминание вызывало во мне, несмотря на мою искреннюю набожность, непочтительные и игривые мысли… Чудак был этот человек; круглый, красный, с грубыми манерами и грубыми словами, пахнувший, как старый баран. Он задавал мне странные вопросы и особенно интересовался тем, что я читаю.

— Арман Сильвестр?.. Да… Да!.. Это, без сомнения, какие-нибудь гадости… Это, конечно, не то, что «Imitation»… нет… Но это не опасно… Не нужно только читать еретических книг… книг, направленных против религии… например, Вольтера… Не читайте никогда Вольтера… Это смертный грех… и Ренана тоже… и Анатоля Франса… Это очень опасно…

— А Поля Бурже, отец мой?..

— Поля Бурже?.. Он начинает исправляться… Я не нахожу серьезных возражений против… Но его католицизм пока еще не искренний; это какая-то смесь… Он мне напоминает, ваш Поль Бурже, умывальный таз… вот именно… умывальный таз, в котором мыли разные разности… и в котором плавают вместе с волосами и мыльной пеной… масличные ветки с Голгофы… С ним нужно подождать… Гюисманс… тяжеловат… Чересчур тяжеловат, черт возьми… но зато правоверен…

И прибавил:

— Да… Да!.. А вы пошаливаете?.. Это нехорошо… мой Бог, это всегда скверно… Но если уж грешить, то не лучше ли со своими господами… особенно, если они люди набожные… это уж лучше, чем одной или с подобными себе… Это не так преступно… и не так гневит Боженьку… Может быть, эти господа имеют отпущение грехов… Многие из них получают отпущение…

Я назвала ему г. Ксавье и его отца.

— Не называйте мне имен… — закричал он… — Я не спрашиваю у вас имена… Никогда не называйте мне ничьих имен… Я не служу в полиции… Кроме того, это люди богатые и уважаемые… люди очень религиозные… Следовательно, вы одни виноваты… восставая против нравственности и общества…