Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

Честно говоря, возникала мысль о том, что меня водят вокруг пальца, но я и хотел, чтобы меня вели куда-то… хоть куда-нибудь. В конце концов, если она этого желала и я мог ей это дать, то почему бы нет? Я ведь был влюблен в нее, правда? А еще я был заворожен. Я два года смотрел в Сент-Лакруа французские фильмы и ни разу не видел ничего настолько интересного. И еще, помимо прочего, всегда оставалась возможность, что мне удастся снова с ней переспать. Но в действительности я был рыбкой, а она – рыболовом. Весь вопрос был в том, что она захочет, чтобы я сделал дальше.

Дальше она захотела, чтобы я сопровождал ее на выставку в Новом Гуггенхайме на Бродвее. Сказано – сделано. Упомянуть стоит лишь об одном. Когда мы подошли к одному перекрестку, забыл, к какому именно, она развернулась и, словно желая не дать мне попасть под машину, очень сильно ударила меня в грудь. Я имею в виду – действительно сильно. С секунду я не мог вдохнуть. У меня закружилась голова, я ведь уже потерял от этих потрясений около стоуна веса[11]. Я читал где-то, что, когда человек пребывает в эмоциональном шоке, область вокруг сердца теряет часть защитной жировой прослойки, и поэтому оно опасно обнажается. Один хорошо нацеленный удар может оказаться не просто очень болезненным: когда человек, который был в шоке, начинает снова набирать вес, сердце остается в «синяках», и это может привести к аортальной недостаточности. Жизни это не угрожает, но доставляет дискомфорт.

Мне было больно, но я притворился, что это не так.

Следующим портом захода в моем личном путешествии открытий стало «Шахматное кафе». Да, в Нью-Йорке есть такое заведение. В Сохо. Это было ужасно. Мы шагали мимо чуть ли не самой романтичной недвижимости на земном шаре, а я с тем же успехом мог гореть в аду. Совсем рядом со мной была девушка моих грез, но она же – источник наиболее сильной боли, какую мне доводилось испытать. В «Шахматном кафе» платишь доллар, чтобы арендовать столик, и можешь играть в шахматы сколько угодно. Там подают кофе, и, верное извечной шахматистской нейтральности, это было одно из немногих мест, где курение не только разрешалось, но и активно поощрялось. Все эти нахмуренные лбы хорошо смотрятся сквозь плюмажи сигаретного дыма.

Она победила меня с легкостью, и я обнаружил, что ерзаю на своем скрипучем стуле так же, как в «Фанелли». Во второй игре я опрокинул своего короля. Она выглядела разобиженной и обманутой. Обиженной потому, что я сократил длительность ее наслаждения. Обманутой потому, вероятно, что она планировала для меня долгую смерть от истощения, а я сам себя убил и лишил ее удовольствия. Кроме того, должно быть, это показало ей, как я играю в жизненную игру – воздерживаюсь от боли, вместо того чтобы длить ее. Она слишком активно протестовала. Словно это что-то значило.

Словно я задел больной нерв.

– Закончи игру! – крикнула она.

Я сказал, мол, не хочу длить агонию, и сделал ей комплимент по поводу того, как она хорошо играет в шахматы.

– Почему? Потому что я победила тебя?

К этому времени я уже почти хромал. Я был в психологических и эмоциональных лоскутах и лохмотьях. Еще один удар – и я бы заплакал. Завыл бы прямо на улице. Еще всего одно замечание – и из усталостных трещин у моих глаз начали бы просачиваться струйки, потом потоки и, наконец, наводнение превратило бы в каналы улицы Сохо.

Я должен был встретиться со своим добрым другом и наставником Дином в половине седьмого, и сказал ей об этом. Я никогда еще не был так благодарен за возможность убраться от нее подальше, как этим днем, – и все же сердце щемило при расставании. У меня не хватило храбрости даже поцеловать ее в щеку. Я боялся, что еще один, последний отказ – и я сорвусь. Я унесся от нее, наполненный яростью, смятением, страхом, любовью и облегчением. Мы договорились как-нибудь на неделе сходить в кино.

Меня тошнит от разговоров о ней. Но я должен рассказать кому-то всю историю. Не только отдельные куски там и сям, но всю ее, отчасти потому, что не уверен, что сам в нее верю. Я придерживаюсь того мнения, что если я ее запишу, то смогу, по крайней мере, уйти от всего этого. С этим будет покончено. Может быть, это сработает как предостережение другим.

Итак, на следующей неделе я был занят на работе и даже сумел сказать Эшлинг, что не могу пойти с ней в среду в кино, потому что меня домогается еще одно агентство. Это было правдой только на треть. Парень из другого агентства, писатель, хотел встретиться со мной и поболтать – и, да, у них была вакансия, но это место не славилось прекрасными условиями работы.