Дневник Л. (1947–1952)

Я сказала, что прекрасно умею разводить огонь (наглая ложь), но мне по барабану, все равно меня не пригласили на барбекю: это только для мальчишек. Стэн и Дун – мои первые друзья здесь, что наполняет меня радостью, и мне трудно было скрыть это от Гума, когда я вернулась домой. Я знаю: ему бы не понравилось, что мои «подружки» – в реальности «друзья». Это мне инстинкт подсказывает, просто знаю и всё. Поэтому дома, когда он расспрашивает меня о школе, я рассказываю только о девочках. Но в своей спальне я думаю о Стэне и Дункане, они так добры ко мне. Думаю о театральной постановке, в которой мы играем все вместе. Мне так не терпится приступить к репетициям. Кажется, я им нравлюсь, несмотря на то, что я девочка. Или, может, именно потому, что девочка, но у нас много общего. Иногда мне так хочется быть мальчиком! Я бы вышла из собственного тела, пока Гум спит, и отправилась бы туда, куда душе будет угодно. Куда? Не знаю… куда-нибудь, где бы смогла быть свободной.

* * *

Несколько минут назад на кухне Гум опять сказал «твоя идиотка мать», улыбаясь мне, как союзнику. Я тоже чуть улыбнулась, а теперь мне стыдно. Как я несправедлива! Этот козел думает, что угодит мне таким образом, потому что мы с ней часто ругались. Иногда я ее ненавидела, правда, но моя мама была далеко не идиоткой. Естественно, она не читала ни Гоголя, ни Достоевского, даже не подозревала о существовании теории относительности, слушала Бетховена и Гершвина без каких-либо глубоких эмоций – слушала, просто потому что это считалось хорошим тоном. Конечно же, у нее были обыкновенные вкусы, обыкновенные платья и туфли, и говорила она о том, что вычитала в умных газетах, не особенно разбираясь в смысле.

Да, моя мама не знала названий деревьев и птиц, насекомых и экзотических животных, не отличала одни минералы от других. Ей нравились посредственные певцы и писатели. Конечно же… Но она стремилась постичь красивое, большое и глубокое, не будучи к этому подготовленной. Никто никогда не учил ее пониманию того, чему Гум пытается научить меня. Она надевала идиотские платья, потому что хотела нравиться и быть любимой, слушала концерты, потому что надеялась прочувствовать красоту музыки. Ее трогали народные исполнители и писатели, потому что у нее было простое и чистое сердце. А статьи из Times и Post она читала, пытаясь понять мир, частью которого тоже хотела быть.

Ты никогда не думал, что она могла быть искренней, не так ли, Гум? Никогда не предполагал, что она была просто-напросто живым существом? Живым существом, ищущим знания, красоту и любовь. Видимо, нет. Для меня она была таким существом, несмотря на все ее недостатки. Даже, скорее, благодаря им. Но да, я забыла, у тебя ведь нет изъянов! Ты обладаешь исключительно хорошим вкусом… бесчеловечный ты!

А еще она страстно любила свой сад, наверное, даже больше, чем меня. Тот сад, где ты увидел меня впервые, помнишь, Гум? Тысячу раз ты пересказывал мне, какой я предстала перед тобой тогда – в очках и с черным платком в горошек, повязанным вокруг груди. Но ты так и не разглядел сад, так и не увидел его. А стоило бы, может, всего этого и не произошло бы. Мама лелеяла свой сад, выравнивала газон. У нее было врожденное чувство цвета и пропорций, ароматов и материй: «Вот этот цветок может уколоть, а эти листья мягкие и нежные». Здесь тень, а здесь свет. Тут журчит вода, а тут твердая земля и полуденное солнце. Каждый раз она постригала свой единственный розовый куст с огромной осторожностью, будто ничего дороже у нее не было. Ты не знаешь, что для нее и для меня этот сад был раем, местом разговоров и объятий летними вечерами, пока я не подросла (потом мы перестали обниматься). Будучи совсем малышкой, я считала его моим необъятным лесом, миром, полным необыкновенных уголков. Я пряталась среди цветов, когда мы с мамой играли в прятки, проводила там дни напролет в компании куклы, выносила на газон игрушечный сервиз для воображаемых гостей. Именно в его тени мы проводили мои дни рождения, а зимой, когда сад отдыхал от цветов, перекидывались снежками с подружками.

Часть прошлого умирает с любимыми людьми. Та недопонятая часть, к которой остается столько вопросов. Я никогда не узнаю, любила ли она моего отца, хотела ли рожать меня или я была случайным ребенком, любила ли она этого мужчину, что сегодня не дает мне свободы, каким было ее самое приятное воспоминание, самый лучший день в ее жизни.

Да, Гум, мама, возможно, не была умнейшей женщиной, но что ты знаешь о красоте и человечности? Ты выгнал нас из рая. Теперь я здесь, с тобой, на сцене, полной ловушек и соблазнов. Земля – место греха. А я – подвешенная, как моя кукла. Мои единственные реплики – те, что ты диктуешь. Единственный сценарий – твой. Правда, у него беднейшее содержание: владеть мной, как демон. Я нахожусь здесь, будто в адском гнезде, и не могу увидеть будущее. И, как моя мать, без настоящей любви.