Дневник Л. (1947–1952)

Когда Гум постучал в дверь, я его не сразу узнала. Призрак. Его будто поразила молния. Голова низко опущена, все лицо в морщинах, под глазами – круги, а на руках – старческие пятна! Если бы он не был одет так же хорошо, как и старый добрый Гумми, я бы даже не поверила, что это действительно он. В конце концов, хорошо, что он приехал сюда, что ответил на мое письмо. Хоть я и написала об этом в письме, мне было страшно просить у него денег, страшно, что он начнет ставить условия. Но нет. Он отдал все, что имел, мне, Рику и малышу в моем животе, правда, потрогать живот не захотел. Чек, сотенные купюры, дом и состояние матери, которые он переписал на меня вдобавок – вкупе должно получиться шесть тысяч долларов или, может, восемь. Мы сможем уехать из этого дома, поехать на север, а главное – сможем позволить себе там крышу над головой и закупим угля на зиму. Как бы то ни было, он попытался забрать меня: давай уедем отсюда, Лолита, сейчас же. Ты закроешь дверь и оставишь позади этого блеклого Рика!

О, как он прав! Гум всегда прав, если уж на то пошло, но как он слаб и стар, и болен! Хорошо бы Христос помог ему, подумал о нем. Пусть даже это будет Христос, сделанный из дерева!

Я же создание из крови и плоти, я существую в реальности и ничем не могу ему помочь. Все кончено.

Рик не семи пядей во лбу это правда. Он не говорит витиеватыми фразами, он ни разу в жизни не читал книгу… Однако он шикарный парень. Самый роскошный человек, которого я когда-либо встречала. Я не уверена, что знаю наверняка, что такое любовь, но когда он сжимает меня в своих объятиях, я чувствую себя менее одинокой, менее потерянной. Та нить, что связывает мое чрево с его, наверное, и есть любовь, во всяком случае – это связь.

Менее потерянной, это так. Всю свою жизнь я была потерянной девочкой. Никакой из моих миров не был прочным, земля исчезала из-под ног, как песок, и я танцевала, танцевала, стоило только попросить, просто чтобы меня хоть немного любили, чтобы не быть одной… С Гумом, с Клэром, с принцем-пианистом. Ни один из миров не был моим. Я была лишена родителей, друзей, дома и даже соседей. Да и сегодня не знаю ни кто я, ни откуда родом, но знаю, что сейчас нахожусь здесь, что Рик вернется с работы вечером и начнет звать меня еще со двора. Моя жизнь была долгой серией сокрушительных поражений и незначительных побед, и я задаюсь вопросом, каким образом та девочка, которой я была и которая пьет в этот самый момент чай со стариком Гумом, как она сбежала от всех тех, кого интересовала лишь ее лучшая подруга из зеркала, как она увернулась от детского дома, от тюрьмы, как не скатилась до торговли своим телом и не осталась жить на улице. Сегодня, в самом конце пути, я благодарю богов, пусть все это время они и не особенно были со мной.

Я приготовила чаю для Гума, отказавшегося пить кофе, который я берегу в укромном местечке для Рика. Он сидел передо мной на кухонном стуле, малость сгорбленный, будто выстиранный, и не переставал водить ложечкой по чашке. Глинь-глинь. Долгое молчание. На дворе стояла осень, но послеобеденные часы были светлы. Он странно смотрел на меня, изучал мельчайшие детали, лишь глаза его были живы и полны лихорадочного огня. Он пугал меня. Гум нервничал, и я чувствовала, что он готов на все. На все, непонятно ради чего. Наверное, чтобы забрать меня. Или чтобы предаться воспоминаниям. Он завел разговор о нашей первой проделке, это было летом 1947 года…

«Помнишь, Ло, тот мотель со смешными кроватями, которые начинали вибрировать, если закинуть туда монетку в двадцать центов? Ты сломала эту штуку, повредила механизм, прыгая на кровати и пытаясь заставить ее вибрировать сильнее. Даже изголовье, и то отвалилось, а каркас весь прогнулся, и нам пришлось уматывать, будто ворам…»

«Да, я помню…»

А потом он спросил:

«Что ты делала все это время, моя Ло? После… после меня?»

«Все и ничего. Я поехала с Клэром, немного пожила у него, не в штате Нью-Йорк, а в его доме в Калифорнии. А потом мне пришлось выживать – спать на улице, есть из помоек, считать каждый цент. Я даже побывала в приюте, ты себе не представляешь…»

«Этот Клэр, это он тебя выкрал?»

«Нет, я сама с ним поехала. Но идея принадлежала ему, это был его план».

«Почему, Ло?»

«Я не знаю. Чтобы что-то поменять, полагаю».

«Поменять что?»

«Жизнь».

«И тебе удалось? То есть, я пытаюсь сказать, с ним тебе было лучше, чем со мной?»

«О нет, Гумми! Нет…»

Не знаю почему, но мне не хотелось разочаровывать его. У него был такой побитый вид, такой… добродушный и безобидный. Я никогда не видела его в таком состоянии. Обезумевшим и разбитым одновременно, будто ему больше нечего было терять, нет, скорее, будто он уже все потерял.