Дневник мамы первоклассника

Шкаф наконец вынесли, поставили к стене, мы его опять загрузили книгами. Из соседнего кабинета вышла учительница.

– Надо было его к стене повернуть. Тут же вещи, – сказала она.

– Правильно, – подхватила активистка. – Мужчины, поворачиваем шкаф лицом к стене. Родительницы, отойдите. Мужчины, куда вы поворачиваете? Не тем боком.

Мы забежали в кабинет, потому что мужчины поставили шкаф и недобро смотрели на активистку.

– Так, нам нужны еще мужчины, – ворвалась она в класс.

В классе остался только один папа. Тот, который на первом собрании шкаф пытался сдвинуть. Ему было поручено снимать со стены цветочные горшки и картины. Папа стоял на маленьком стульчике и все равно с трудом дотягивался. Еще две мамы стояли рядом, чтобы в случае чего подхватить или горшок, или папу.

Активистка посмотрела на страдальца – тот никак не мог отцепить картину от стены, – поняла, что он под шкафом не выживет, и убежала опять руководить процессом.

Папа, которого активистка за мужчину не держала, улыбнулся, как бы извиняясь, и покачнулся на стульчике. Две мамы схватили его за талию в четыре руки и больше не отпускали. Папа опять улыбнулся – благодарно.

– Ее бы энергию да в мирных целях, – буркнула первая мама в адрес активистки.

– Да ладно, кричит и кричит, я уже привыкла, не реагирую, – ответила вторая.

– Так, надо воду вынести, – опять ворвалась в класс активистка. Речь шла о больших баллонах с водой для кулера.

Папа, спустившийся со стульчика, взял баллон и понес. Нес медленно. Ему было тяжело. Активистка схватила вторую бадью, как дамскую сумочку, и шла следом.

– Так, пропустите папу с водой, – повторяла она, расчищая дорогу. – Еще чуть-чуть, вон в тот угол ставьте, – говорила она папе, который держал баллон из последних сил. До угла папа не дотянул – уронил.

– Все сама, все сама должна делать, – повторяла активистка. Догнав покатившийся баллон в два прыжка, она легко подхватила и поставила его на место.

– Вроде бы все? – спросила я. Другие мамы закивали головами.

– Все только начинается, – радостно отозвалась активистка. Ее уже обступили замерщик, маляр и электрик. – Так, родительницы, всем спасибо. Значит, так… – переключилась она на ремонтную бригаду.

Мы тихо выскользнули из класса. Кажется, кто-то из мам сказал, что в туалет, папа – покурить, а я сделала вид, что увлечена телефонным разговором…

– Я буду звонить! Будем убирать класс после ремонта! – крикнула активистка. – Не расслабляйтесь!

16 октября Ниже плинтуса, Ожегов – форевер

Делали домашнее задание. Рисунок в книге – посередине корова, а вокруг изображения продуктов – молоко, ряженка, кефир… Нужно найти тот, который к корове не имеет отношения. Ну, с хлебом мы определились быстро. Еще там был нарисован какой-то продукт, одинаково похожий и на колбасу, и на сыр. Мы с Васей спорили, что это такое.

– Это кирпич, на который птичка накакала, – предположил Вася.

– Но даже если это сыр или колбаса, то все равно их из коровы делают, – рассуждала я.

– Как это?

– Ну, сыр делается из молока, а молоко дает корова…

– Нет, я про колбасу спрашиваю.

И что я должна делать? Рассказывать про то, как делают колбасу на заводе? И из чего именно? Про кишки, внутренности и туалетную бумагу для вкуса? Это у моей мамы была такая присказка про колбасу за два двадцать – что ее из туалетной бумаги делают.

– А это что? – ткнул пальцем в рисунок ребенок.

На рисунке была нарисована отбивная. Такая сочная, с жирком, на косточке. Разговора об убийстве животного было не избежать.

– Я больше не буду есть корову, – заявил Василий, – а я ее, кстати, ел когда-нибудь?

– Ел.

– И как она мне? По вкусу?

– Вроде бы да.

– Больше не буду. Никогда, – категорично сказал ребенок, вставший на путь вегетарианства.

На обед я как раз запекла ему телятину.

– Это кто? – спросил сын, увидев жаркое.

– Это не кто, а что. Жаркое, – пыталась увильнуть от прямого ответа я.

– А кем оно раньше было?

– Телятиной.

Вася кивнул и поел. Телятина у него не корова.

Сели делать русский язык. Надо было придумать предложения к схемам. «Наступила осень», – придумала я, а Вася записал.

– Идет моросящий дождик, – сочиняла я, глядя в окно. – Небо стало серым. Деревья роняют листья, как слезки. Природа плачет, не желая расставаться с теплом и светом. И люди плачут. Потому что без света и тепла жизнь умирает.

– Мама, я сейчас тоже заплачу, как природа, – сказал сын.

– Васенька, не плачь, весной ведь опять будет тепло. Потекут ручьи, появятся листочки.

– Я не от этого, – буркнул он, – я не могу столько написать. Это долго. Как раз к весне и закончу.

– Ладно, давай напишем: «Падают желтые листья», – предложила я.

– У всех мамы – мамы, а у меня – писссательница, – бурчал сын, выводя слово «падают».

Я посмотрела в тетрадь. Вася написал «жолтые».

– Вася, после «ж» буква «ё», – сказала я.

– А ты откуда знаешь?

– От верблюда. Знаю и все. Правила такие.

– Много ты знаешь… Ты же не учительница. Только учительница все знает, – обиделся сын.

– Все знать невозможно.