Дневник Марины Мнишек

Дня 13. Подброшены в городе письма, присланные от войска, в которых сообщали, чтобы, не печалясь, другого царя себе в Москве на жительство дожидались, а после этого и мира. Замучили того мужика, который был suspectum[266]

Дня 14. Проехало до 700 человек конных с луками к Шуйскому. Это войско из таких рыцарей, что 40 гусаров могло бы их, без сомнения, разгромить.

Дня 15. Приставы навестили пана воеводу и между прочими разговорами рассказали, что царь Шуйский объезжает монастыри. А в других местах говорили, что серпуховцы, видя, что не могут избавиться от Шуйского, нарочно запалили город, и, в числе остальных вещей, 70 шатров сгорело. Тогда царь вынужден был выступить из Серпухова.

Дня 17. Ян Березаньский, коморник пана воеводы, купаясь в реке, называющейся Которосль (что нам позволяли под присмотром приставов), утонул, унесенный течением воды на глубину. Из-за его смерти приставы в больших хлопотах были. Похоронили его в поле, за городом, там, где также похоронили тех поляков, которых до этого привезли и долго держали в тюрьме, а потом утопили в реке Волге. Если этот погиб случайно, то другой от отчаяния, а именно: слуга одного из тех, которые зимой убежали, будучи там у них в особой тюрьме, куда из наших никого допускать не хотели, частью из-за скудости, частью из-за тоски кончил свою жизнь.

В тот же день двое из “москвы” утонуло. А из нашей братьи товарищ товарищу в играх ногу пробил палашом.

Дня 23 (так!). Михаль Венгрии (тот, который из Татарского двора к приставам переметнулся), спустившись, через окно убежал от господина своего, у которого он жил. У приставов было много забот, ибо им приказали тщательно искать его, и они наших тайком расспрашивали.

Дня 22. Переписали всех тех, кто шел за гробом покойного Березаньского, у гроба же стояло пять стражей. И все же его потом выкапывали из земли, думая, что приставы хотели отослать одного из наших в Польшу, а на его место закопать утопшего москвитина. Все это делалось из-за великого безумия, будто боялись, чтобы он чернокнижничеством не вышел из могилы.[267]

Дня 23. Присягали стрельцы не носить нам вестей никаких.

Дня 24. Знать, либо доведались о тех письмах, которые к нам пришли, либо потому что тот Венгрии, изменник, от нас ушел, двор наш с улицы огородили в три жерди, как у нас выгоны огораживают. Из-за этого надежда на скорое освобождение ослабела, а печалей прибавилось.

Дня 28. Пришло известие, что царь Шуйский, осаждая город Тулу, потерял людей своих до 20 000 в штурмах, на которые ходил 22 раза. Поэтому, дождавшись новгородцев, которые шли ему на помощь, и других, он вознамерился снова всеми силами город[268] взять.

В тот же день одному из наших в новолуние привиделась сабля и метла кровавая на небе по заходе солнца, и он, устрашенный этим, в тревоге прибежал на двор и рассказал другим. С этого времени дал votum[269] святому Бернарду вступить в орден бернардинцев.[270]

Дня 29. Сверх обычая усилили нашу стражу, однако не могли мы доискаться до причины. Одни говорили, что уже Шуйского не стало (но ложь), другие же, что о тех письмах прознали, которые 12 июля передали нам. А лазутчиков своих за привезшим письма послали.

Раздел 8 Август

Дня 2. Говорили о нескольких тысячах людей, в разных местах переправлявшихся через реку Волгу, которые возвращались из войска. Также пугали нас опасностью, говоря, что, “если Шуйский вскоре им совсем не сможет дать отпора, тогда, согласившись с ближними своими, он не будет снабжать вас пищей”. Но мы с этим уже сталкивались.

Дня 6. Немалая нас всех скорбь посетила, когда Господь Бог всемогущий взял от нас, недостойного народа своего, отца Бенедикта Ансерина[271] из ордена святого Франциска,[272] старшего каплана бернардинцев, очень достойного и набожного человека, который был в Польше провинциалом[273] над обителями этого ордена, и комиссаром[274] в них часто бывал, и в Москву был прислан в качестве комиссара к вящей своей славе. А Богом был призван на 62 году, и умер в 10 часу, когда мы по обыкновению полностью совершили службу, около тех строк: “In manus tuas est”[275], оставив всех, как одного, присутствующих с великой тяжестью в сердце и с неутешным плачем. Так, должно быть, случается, когда сиротеют дети, лишившись любимого отца. Но наша скорбь еще сильнее была, ибо не только плач, но и страх какой-то внезапный охватил всех, и опасение, что не стало того, за набожность и молитвы которого защищал нас добрый Господь до сих пор в руках неприятеля, досаждавшего нам всяческими неожиданностями и опасностями. Казалось нам, что мы остались без сильной опоры и защиты, испугались все, что будут подвергнуты каким-нибудь ударам несчастья. Requiescat in pace[276].