Дневник метаморфа

— Отлично живём, — Тенго с умным видом покивала милой, усатой головкой. — Будь мы в озере — к нам ходили бы гости и этот дом ещё как подрос бы. Чем больше дакнусов в него испражняется — тем больше кувшинка. А в дом Совета Старейшин мы всей общиной испражняться ходим — так надо. У них огромная многокомнатная кувшинка, очень высокая, с переходами и сильной волной, аж с моря ловит. Такую старейшинам самим не прокормить, помогать приходится. Это обязательно для всех. И остатки рыбы тоже годятся.

Мы помолчали. Я осмысливал услышанное. То, что какие-то ферменты в кале дакнусов особым образом пёрли цефалотов — дело объяснимое, имей я прежние лабораторные возможности, смог бы выяснить, какие именно, но о социальной подоплеке тут же придумал анекдот!

Встречаются два дакнуса.

— Ты откуда? Я вот с яйцами.

— Да срать ходил в Совет Старейшин, налог отнёс.

— И я им срать хотел! Да собственный дом проголодался, жене идти пришлось.

Я загудел — теперь смеяться выходило только так.

— Что? — спросила Тенго.

Анекдот показался забавным и я рассказал, но милая не стала смеяться, кажется, не поняла соли.

— И что? — настойчиво повторила она. — Мы тоже будем срать в Совет, как иначе?

Я чуть не умер от смеха. Тенго не понимала иронии ситуации, зато была рада, что рад я, и мы погудели вместе.

— А губки ползают по стенам и чешут дом, — рассказывала она сонным голосом. — Тогда и чисто, и не пахнет. Садок для рыбы можно вырастить, как ловушку. Это когда просто шишка в полу, а там водичка. Ты поймал форель — и туда. Живая рыба долго хранится. А в другую шишку жевальные камни складываем. А в третью — водоросли. Ну, нам с тобой камни не нужны, у нас с тобой — ы-ы-ы-ы — зубы. И АТ-МО-СФЕРУ создаёт, дышать. Выделяет воздух. А на зиму впадает в спячку с нами вместе, только воздух делает, и сны передаёт по корням.

— Да ладно! — воскликнул я. — Как кино?

Я уже показывал ей видео: музыкальные клипы и эротику, а то не верила, что люди размножаются иначе. Она задумалась.

— Ну да, только лучше, у вас в машине просто смотришь, а во сне — ты словно там. Хорошие сны, без хищников. Прошлой зимой смотрели льды и крабов, так скучно было. А этой зимой хороший сон, про рыб в солёных рифах и морских крыланов, они тоже с яйцами ходят. Так интересно, как птенец вылупится, а родители его кормят!

Она опустила лапку и почесала мои собственные выпирающие твёрдые яйца, отчего по телу мгновенно разлилась волна удовольствия.

— А бывает, губка убежит у кого-то, и давай вредить, — сказала Тенго затем. — Вот, весной, на зарыблении, чья-то потеряшка на икру налезла и много съела. И так уже не первый год! Старейшины сердятся, виновного ищут и ругают. Глаз да глаз за нею нужен. Хорошо, что губки медленные, а то бы рыбу выели.

— А чем ещё вы занимаетесь? — спросил я.

Тенго с радостной готовностью открыла рот, рассказывать, когда в бутон что-то врезалось с грохотом. Тряхнуло сильно, мы даже подпрыгнули с перепугу. Кувшинка закачалась, затрещала глубоко внизу, но выдержала удар и устояла. Тенго зажмурилась и послала ультразвуковую волну во все стороны.

— В нас деревом попало! — крикнула она. — Поток бурлит, валежник тащит. Держись!

И вцепилась всеми лапами в мягкий пол. А я не успел, и при следующем же толчке шмякнулся на хвост, как мешок с мукой. Удары посыпались один за другим, снаружи грохотала вода и тащила древесные стволы и сучья. «Погибнем», — успел подумать. Всё вокруг тряслось, скрипело и стонало. Створки сжались плотнее, цефалот напрягся, изо всех сил цепляясь за камни и корни. А потом бушующая вода вырвала его из земли и потащила за собой.

Глава 21. Зверь земной

Люди вкусные, сочные, надо! Не их — так животных, искать больших, чтоб мозга много. Но. Людей вкуснее соки, да. Пусть больно бьются, пусть кусают и жгут его тело, вкус! В их головах полно хорошего — дофамин. Потому что разумные.

Его звали Макс, он вспомнил, как выел голову того, последнего. И полегчало! Помнить стал. Того, что послал Макса за сыр-рой… Сыро-ваткой! Он дрался и добыл. И выпил. Кем стал?! Животное, мерзость, больное животное! И раньше жил один, никого не любил, без родни, без друзей, теперь совсем изгой. Вдруг самку вспомнил и самца — чуть близкие, найти бы? Грусть. Но зачем искать, раз есть нельзя, а нужен дофамин? Других людей найти бы. Он нюхал, слушал и не слышал — жаль. А то б убили, тоже хорошо — тишина, покой, забыться. О-о, тот Макс, что сидел внутри, в душонке, он сам искал смерти, хотел исчезнуть, а вер-рнулся! Выл. Не мог ни сдохнуть, ни в себя прийти. Затих, забылся в звере.

Шёл по следам тех, злых и вкусных, что сперва поймали, да сбежал. От которых вспомнил имя, но сбился вдруг. Нашёл больших тупых зверей, топтали, били, злы! Макс тоже зол, и бил, и рвал, и жрал, и гнал! О-о-о, как тяжко жить, как голодно. Бежал за ними — хоть добыть. Вдруг дождь пустился. Вода потекла по морде, он пил, срасталось тело. Зажили раны, но весь больной остался, боль с ним всегда, и тремор, и страх, что не найдет людей. Устал, отстал, не видно, запахи слабы. И вдруг нашёл других. Так много…

* * *