Дневник моего исчезновения

Минуты идут. Маргарета умирает в реанимации. Несмотря на все чудовищные вещи, которые она совершила, они с Магнусом – наша единственная родня.

Я знаю, что мама хочет повидаться с ней в последний раз.

– Мы не могли завести детей, – говорит мама. – Мы с твоим папой пытались столько лет. Я устала считать выкидыши. Это мучило нас. Пожирало изнутри, как рак. И ты должна мне верить. Я не знала всех подробностей. Не знала, что он держит ее в подвале. Кто способен на такое? Магнус же такой добрый. И Маргарета… я не знала, что она его покрывала все это время. Уму непостижимо. Я, конечно, понимаю, что он ее сын, но все же…

– Погоди! Я ничего не понимаю.

Мама рыдает навзрыд. Слезы градом льют по лицу. Она сморкается снова и снова в мокрый платок. Набирает воздуха в грудь и продолжает:

– Мы только хотели помочь. Мы думали, что поступаем правильно.

– Ты о чем? Что значит «поступаем правильно»?

Мама плачет, слова перемежаются рыданиями.

– Эта женщина, беженка, которую Магнус приютил. Так Маргарета нам сказала. Она была беременна. Но она не хотела этого ребенка…

– Я не понимаю…

– Мы с твоим папой… Мы так мечтали о детях… и у нас был дом и все, что нужно для ребенка.

– Нет, – выдыхаю я, – не может быть…

Мой голос умирает. Слышно только мамины всхлипы и бурчание старого холодильника в углу. Воробей прыгает по подоконнику снаружи и клюет корм, который мама подвесила в сеточке.

– Мы думали, что помогаем ей, – шепчет мама. – Маргарета обо всем позаботилась. Она работала акушеркой и много раз принимала роды на дому… она даже имела право сделать справку о рождении ребенка… так это, кажется, называется… которую потом посылаешь в налоговую. Она все устроила. И мы обожали тебя с самого первого дня, Малин. Мы любили тебя, как свое дитя. Ты была нашим ребенком. Нашим любимым ребенком.

– Нет! Прекрати!

Я вскакиваю так резко, что стул опрокидывается. Он с грохотом падает на пол.

Но мама сидит с опущенными плечами и не шевелится, не реагирует. Только пальцы раздирают мокрый слюнявый платок на мелкие клочки.

И внезапно до меня доходит.

Кусочки мозаики неумолимо складываются в одно целое. Вот изувеченная Маргарета в снегу у подножия скалы шепчет мне: «Прости». Вот Магнус боится встретиться со мной взглядом. При каждой встрече он смотрел в пол, словно боялся меня или ему было передо мной стыдно.

И наконец, звонок Манфреда. Когда он спросил, не трогала ли я волосы в медальоне Азры: «Ты его трогала? Локон, я имею в виду. Мне тут звонили криминалисты…»

Комната кружится перед глазами.

Я не хочу завершать эту мысль, но делаю последнее усилие. У Азры был локон волос в медальоне. Манфред спросил, трогала ли я его, потому что они нашли в нем мою ДНК. Они взяли пробу, когда было найдено тело Азры, и внесли в базу, чтобы удостовериться, что улики не содержат ДНК следователей.

И ДНК совпало.

И дело было не в том, что я трогала локон или в том, что произошла какая-то ошибка, как выразился Манфред, нет. Это были мои волосы.

Комнату качает сильнее. Сердце рвется из груди. Я открываю и закрываю рот, не в силах издать ни звука.

Мама смотрит на меня.

На лице у нее такое отчаяние, что мне становится за нее страшно. В таком отчаянии я видела ее в тот день, когда папа умер перед сараем со старой стиральной машиной в руках.

Мамочка.

Мы с ней такие разные. Она низкая, я высокая. Она светловолосая, я брюнетка. Она спокойная, а я импульсивная и эмоциональная.

Мы так непохожи, что можно подумать, будто мы украли тебя у лесных троллей.

И она всегда была полной. Неудивительно, что в деревне думали, будто она беременна.

Я хватаюсь за край стола, чтобы не упасть.

– Вы украли ребенка? – шепчу я.

– Да, – кричит мама. – Да! И никогда не раскаивались в этом. Никогда!

Она закрывает лицо ладонями и снова плачет. Потом затихает и поднимает глаза.

В них написана мольба.

– Малин, – добавляет она тихо, – никому нет нужды это знать. Никому. Магнус никому не расскажет. Маргарета об этом позаботилась. Ты сама вправе решать.

Я поворачиваюсь, спотыкаясь, бреду в прихожую, распахиваю дверь и впускаю морозный воздух. Прищурив глаза от солнца, смотрю на верхушки елей, стоя на прежнем месте, словно весь мир не перевернулся вверх тормашками.

Словно я не оказалась дочерью убитой боснийской мусульманки без лица. Словно скелет, найденный в захоронении, не был останками моей сестры. Словно Эсма с изуродованными руками, чья семья существует только на выцветших поляроидных снимках, не моя тетя.

Может, Сумп-Ивар и правда видел и слышал младенца у захоронения и этим младенцем была я?

И волосы…

Тошнота подступает к горлу, когда я думаю о тонких черных волосах в медальоне, таких шелковистых на ощупь.

Видимо, Азра отрезала локон у новорожденной дочери и положила в медальон, прежде чем ее забрали.

Прежде чем Маргарета меня украла у матери.

Земля уходит у меня из-под ног.

Я проваливаюсь сквозь землю прямо в ад и продолжаю падать, потому что меня больше некому поймать и поддержать.