Дневник моего исчезновения

Малик проводит фонариком вдоль веревки. Она привязана к суку в полуметре от земли.

Затем он снова направляет свет на предмет, свисающий с дерева. Я вижу что-то похожее на бледную, белую кожу под запекшейся кровью.

– Что за черт, – бормочет Манфред.

Джейк

Весь день я провел в постели, пытаясь осознать, что произошло. Что полиция была здесь и забрала папу. Говорил себе, что все будет хорошо.

Полиция не причинит ему вреда. Мы все-таки не в Африке живем. Но что, если они не поверят ему и решат оставить под арестом?

Меня мучает еще одна мысль. Запретная мысль, о которой мне не хочется ни думать, ни говорить. Мысль, которая хуже всех чудовищ и стихийных бедствий вместе взятых.

Что, если папа правда замешан в чем-то?

Что, если его засадят за решетку и он исчезнет из нашей жизни, как уже исчезла мама?

Когда я думаю об этом, у меня ноет живот и слезы жгут глаза.

Не могу вообразить, чтобы папа убил кого-то. Это совершенно невозможно. Он на такое не способен. У него доброе сердце и слабый характер. Он не умеет печь блины, не умеет ходить на родительские собрания. Как он может кого-то убить? Но тогда откуда это ружье и рваная рубашка вся в крови на полу в прачечной?

К тому же в последнее время он был странный. Усталый, нервный. Еще больше, чем обычно.

Когда я думаю об этом, голова готова лопнуть от всех этих мыслей. Сломаться, как сломалась Эйфелева башня.

Я сажусь в постели и принимаюсь раскачиваться взад-вперед.

На улице темно. День почти закончился, а я так сегодня ничего и не сделал. Я вылезаю из кровати и иду в комнату Мелинды. Там темно и пахнет табачным дымом. Она прислала смс, что вернется к шести и принесет еды.

Подхожу к шкафу и берусь за ручку в форме ракушки, отлитой из блестящего пластика. Открываю и чувствую, как на меня снисходит спокойствие, словно одежда внутри шепчет, что все будет в порядке. Что папа скоро вернется домой и все будет как прежде.

Я снимаю футболку и надеваю обтягивающее черное платье. В слабом свете красного ночника моя кожа кажется розовой, как рождественская ветчина.

Одежда Мелинды сидит на мне лучше, чем мамина. Она меньше размером и сшита по фигуре и потому не болтается так сильно, как мамина.

Я тяну руку за красной помадой, лежащей на столе, и крашу губы. Это трудно, видимо, девушкам приходится долго тренироваться, чтобы аккуратно красить губы. Наверно, на то, чтобы достичь совершенства в этом деле, нужны годы.

Но я буду стараться.

Буду тренироваться, пока не научусь безупречно подводить глаза черным карандашом, красить губы красной помадой, наносить румяна на «самую высокую точку скул» и прокрашивать каждую ресничку тушью.

Буду тренироваться, пока не стану таким же красивым, как Мелинда.

Я кладу помаду обратно на стол, разглядываю свое лицо в увеличительное зеркало на столе. Два мерзких черных волоска торчат из кожи над верхней губой.

Роюсь в косметичке Мелинды в поисках пинцета, которым она выщипывает брови, и выдергиваю волоски с корнем.

Это больно до слез, но я доволен результатом. Встаю перед зеркалом в полный рост. Выпрямляю спину, убираю волосы за уши.

Улыбаюсь, и девушка в зеркале улыбается в ответ, как будто у нас с ней есть общий секрет.

«Однажды, – думаю я, – однажды я стану тобой по-настоящему».

Чудесная мысль, легкая как перышко, приятная, как первые лучи солнца после долгой зимы, волнующая, как нежные губы Саги, касающиеся моих.

Я парень. Я знаю, что никогда не смогу показываться на людях одетым как девушка. Это нездорово, это неправильно, это плохо. Это против Бога, и природы, и всех неписаных законов Урмберга.

Все равно что обоссать Библию.

Противоестественно. Это слово я узнал вчера, и оно прекрасно описывает мое состояние. Я загуглил его и прочитал синонимы: против природы, ненормальный, перверсивный, извращённый, нездоровый, болезненный.

Я противоестественный. Я против природы.

Почему мне так нравится быть противоестественным?

Однажды я стану мужчиной. И чтобы я ни делал, этого не изменить.

Это у меня в генах, в У-хромосоме. И в один прекрасный день эта хромосома запустит в организме производство мужских гормонов, которые превратят меня в чудовище. Волосатого, мерзкого, мускулистого монстра, который не дает прохода девушкам.

Как мусульмане в приюте. Как Винсент, Альбин и Мухаммед. Как все мужчины, которые когда-либо существовали на свете.

Даже папа.

Мы читали об этом в учебнике биологии. Я знаю, что это неизбежно. Так устроена природа.

При мысли об этом мне хочется плакать.

Я возвращаюсь к себе в комнату, по-прежнему одетый в платье Мелинды, сажусь на кровать и достаю дневник Ханне. Пролистываю до страницы с загнутым уголком. Косой почерк с завитушками теперь читается легко, как будто я сам все это написал.

Меня посещает мысль, безумная мысль.

Я по-прежнему зол на Ханне, но, думаю, она бы меня поняла. Думаю, она бы не нашла в моем поведении ничего противоестественного.