Дневник моего исчезновения

Стоя в своей бывшей комнате перед окном, я говорю с Максом. Он сегодня не в лучшем настроении. Велосипедист, попавший под городской автобус, выиграл процесс против страховой компании и получит полную выплату по инвалидности.

– А какие у него травмы? – спрашиваю я, скребя пальцем мокрую оконную раму.

За окном кружатся снежинки.

Макс рассказывает о молодом мужчине, который проведет остаток жизни в инвалидном кресле и с катетером для мочи, и его ублюдке-адвокате. Я чувствую, как внутрь меня просачивается холод. Холод и вместе с ним еще какое-то неприятное чувство, которое я не могу облечь в слова.

Может, меня раздражает бессердечие Макса, может, его рассказ об аварии напомнил мне о смерти Кенни.

– Так ты думаешь, он не должен был ничего получить? – спрашиваю я, проводя пальцем по запотевшему окну.

Макс говорит, что не это имел в виду, но он работает на страховую компанию, а не на слезливое ток-шоу на телевидении. И к тому же мир кишит так называемыми «инвалидами», которые симулируют симптомы. Столько людей каждый месяц получают компенсацию, снимают супинатор и бегут домой прыгать на батуте с детишками.

Я рисую на окне сердечко, потом еще одно.

– Какая мерзкая у тебя работа, – говорю я.

– Прошу прощения?

Да, он говорит «прошу прощения». Макс хорошо воспитан и не будет говорить «че», если хочет что-то переспросить. Это одна из тех мелких деталей, которые отличают нас друг от друга и которые так восхищали меня в начале нашего романа.

– Я сказала, что у тебя мерзкая работа. Ты сидишь там за своим шикарным столом со здоровыми ногами и руками и отсуживаешь деньги у людей, которые не могут ни ходить, ни даже писать самостоятельно.

На другом конце тихо.

– Что за черт, – выдыхает он наконец. – С каких это пор ты заделалась социалисткой?

– С тех пор, как встретила тебя.

Я отключаю связь и тупо смотрю в телефон, не понимая, что только что произошло. Осознав, что натворила, тут же начинаю сожалеть об этом. Я оскорбила и обидела Макса без причины. Он ни в чем не виноват. Он только делает свою работу.

Знаю, что должна позвонить и попросить прощения. Объяснить, что у меня стресс, что я устала. Рассказать об Азре, о Нермине, о Петере. О страхе обнаружить коллегу мертвым и о еще более ужасной перспективе – вообще никогда его не найти.

А также о том, о чем я никогда не пыталась с ним поговорить всерьез. Что он ничего не знает о моей семье и людях, окружающих меня в Урмберге. И не важно, как хорошо они ладят с мамой, потому что каждый раз Макс возвращается в свою дорогую квартиру в Стокгольме в доме, которому больше ста лет, с эксклюзивной итальянской дизайнерской мебелью и блестящей бронзой в ванной комнате. К кровати с матрасом, набитым конской щетиной, стоимостью в месячную зарплату – его зарплату, разумеется, не мою. Моей никогда бы на такое не хватило.

Сможет ли он когда-нибудь понять, что это такое – попасть в аварию и лишиться ноги или потерять работу на фабрике и остаться безработным навсегда, потому что все фабрики закрыли, а у местных властей нет денег, чтобы инвестировать в местных жителей? У них есть деньги только на еду, жилье и обучение для беженцев в приюте, которые не вносят никакого вклада в экономику.

Что он знает о мрачной стороне Урмберга?

И, что еще важнее, сможет ли он когда-нибудь понять меня?

Но я не в состоянии звонить ему сейчас. Может быть, позже.

Я смотрю на сердечки на окне. Стираю их ладонью.

Любовь – это не для меня.

Джейк

Снег бьет мне в лицо. Мопед с трудом преодолевает снежные заторы на проселочной дороге. Я выехал из дому уже когда стемнело. Из-за снега почти ничего не видно, и я еду тихо, боясь, что меня занесет на повороте. Не хочу даже думать о том, что произойдет, если я попаду в аварию. Здесь мне никто не поможет.

Впрочем, не то чтобы это было важно.

Я думаю о папе под арестом в Эребру. И о Мелинде, о выражении ее лица, когда она увидела меня на кровати в женском платье с накрашенными помадой губами. Об удивлении и ужасе в ее глазах, ставшими жестоким напоминанием о том, кто я, или, точнее, какой я.

Противоестественный.

Как только Мелинда уехала, я переоделся и отправился в путь.

Рюкзак запихнул в багажник. Там дневник Ханне, мобильный, замороженный хлеб и две банки колы.

Доехав до шоссе, я сворачиваю в сторону места, которое все упрямо называют центром, хотя речь идет о кучке полуразвалившихся домов посреди поля.

Во всяком случае, так считает Ханне.

Я выезжаю на узкую дорожку, ведущую к дому Саги. Ставлю мопед возле крыльца и звоню. Из дома доносятся громкие голоса.

Открывает мама Саги, одетая в розовую домашнюю одежду. Черные волосы собраны в узел на голове. В руках – мокрая тряпка.

– Джейк? В такую погоду? Входи скорей.

Она открывает дверь, и я оказываюсь в тепле. Снимаю ботинки, вешаю куртку на крючок в прихожей.

Мама Саги считает, что в доме всегда должны царить чистота и порядок. Уборка – ее главное хобби. В ее семье под каждым крючком именная табличка, у каждого члена семьи свое место на обувной полке. Есть место и для гостей тоже. Туда я и ставлю ботинки.

В гостиной работает телевизор.