Дневник моего исчезновения

Беа, младшая сестренка Саги, которой двенадцать лет, выбегает из кухни с «Айпадом» в руке. Видно, что она в бешенстве. Очевидно, я помешал семейной ссоре.

– Это он меня ударил! – кричит она.

Мама поворачивается к ней и скрещивает руки на груди.

– Ну и что? Нельзя отвечать насилием на насилие. И я не хочу, чтобы твоя учительница снова звонила мне с жалобами. Поняла? Мне было неловко. Ты девочка, Беа, ты должна быть мудрее.

– Но он ударил меня! Со всей силы!

– Любовь часто начинается с ссоры. Наверняка он ударил тебя только потому, что ты ему нравишься. С мальчиками так бывает. Они не способны по-другому выражать свои чувства. Поймешь, когда вырастешь.

Сага появляется в дверях.

Волосы приобрели новый оттенок розового, темнее, почти лиловый. Из драных черных джинсов торчат нитки. Белая нежная кожа виднеется в дырках на бедрах и коленях.

При виде меня ее лицо расплывается в улыбке.

– Привет! – спешит она ко мне.

– Привет, – здороваюсь я, внезапно осознав, что не знаю, зачем я сюда приехал.

Но Сага только улыбается, берет меня за руку и тянет в гостиную. Усаживает на диван рядом с кошкой Муссе.

– Как дела? – спрашивает она, садясь рядом по-турецки.

– Хорошо, – лгу я. – Из-за чего они ссорились?

– Ерунда. Беа опять кому-то тумаков надавала.

Я думаю о словах мамы Саги, что мальчики дерутся, потому что не могут по-другому выразить свои чувства. Словно парни – больные монстры, которые умеют говорить только языком кулака. Удар по лицу – «ты милая». Удар в живот – «ты мне нравишься». Тычок в спину – «хочешь со мной встречаться?».

Сага с улыбкой проводит рукой по волосам:

– Я покрасила их в оттенок потемнее. Что думаешь?

– Красота!

– Спасибо, а то мама думает, я выгляжу как шлюха.

Раздаются шаги, и в гостиную заглядывает мама Саги.

– Барышня! – возмущается она. – Я ничего такого не говорила. В этом доме мы не употребляем такие слова. Ты не видела мои черные джинсы?

– Не знаю. А должна была?

Сага закатывает глаза.

– Это мои джинсы. И я хочу надеть их сегодня на ужин у Бьерна. Так что тебе придется их поискать.

Она уходит.

Сага вздыхает, а мне становится не по себе.

Бьёрн Фальк. Новый парень мамы Саги, осужденный за избиение. Швырнувший свою подругу прямо в раскаленную печку в сауне, после чего той пришлось перенести множество операций по пересадке кожи. А я не могу рассказать Саге об этом, хотя должен был бы.

– Красиво, – искренне повторяю я.

Цвет напоминает мне о цветах, растущих летом вдоль канав. Маме они очень нравились.

– Он гораздо выразительнее, – добавляю я.

– Именно так, – остается довольной Сага.

Я поеживаюсь от холода. Сага трогает меня за рукав.

– Ты весь мокрый. Погоди – я одолжу тебе кофту.

– Не нужно, – шепчу я.

Но Сага уже убежала в прихожую. Она возвращается через несколько минут с футболкой и толстой ярко-розовой шерстяной кофтой грубой вязки почти того же цвета, что и ее волосы. На одном рукаве образовалась петля. Сага сует палец в петлю и приподнимает брови.

– Эта кофта за все цепляется.

Я беру кофту, и после коротких раздумий решаю, что не хочу разочаровывать Сагу, и надеваю ее. Кофта длинная, достает до середины бедер.

– Шикарно. Тебе идет розовый.

Я не отвечаю. Мне всегда нравился розовый, но я не могу в этом признаться.

В доме тихо. Ссора прекратилась. Слышно только голос диктора из выпуска новостей по телевизору. За окном в бесконечном танце кружатся снежинки.

Муссе поворачивается на спинку. Сага гладит ее по брюшку. Браслет у нее на руке слегка позвякивает.

– Хочешь посмотреть ужастик?

– Конечно.

Сага включает старый фильм о подростках, отправившихся в лес на поиск ведьмы по имени Ведьма из Блэра и заблудившихся. Фильм похож на любительские съемки, но Сага пояснила, что так сделано специально. Это такой маркетинговый ход.

Весь смысл в том, что зрители должны поверить, что подростки сами сняли этот фильм. И раньше люди в это верили. Ее мама сказала, что, когда смотрела его вскоре после выхода, ей было очень страшно.

– Ты серьезно?

– Серьезно, – кивает Сага, и мы оба хихикаем.

Она кладет руку в мою, ладонь теплая и влажная, и, несмотря на то, что моя рука онемела, я не хочу шевелиться, чтобы не испортить этот прекрасный момент. Я хочу растянуть это ощущение теплоты внутри и порхающих бабочек в животе настолько, насколько это возможно.

– Ты только подумай. Урмберг стал самым опасным местом на земле, хотя обычно тут можно умереть со скуки. Мама рассказала, что телерепортеры хотели взять у нее интервью. Но она была ненакрашенная и отказалась. А еще сюда приехали поглазеть черные туристы.

– Черные туристы?

– Люди, которые любят смотреть на места преступления. В центре маму спросили, как пройти к захоронению.

Я хмурюсь и думаю о недочитанном дневнике Ханне в рюкзаке.

– Это ужасно, – говорю я. – Эта женщина в захоронении. Она была живым человеком, жила, дышала, ходила, как мы… Может, смотрела этот фильм, может, у нее была семья, а теперь она туристическая достопримечательность, как аутлеты в Вингокере.

Я замолкаю.

– Хм… Ужасно, – соглашается Сага. – Но им так не кажется. Это только мы переживаем, потому что у нас есть моральные стандарты.