Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

Но это смирение, эта скромность, застенчивость соединены были в нем с горением духа. На нем исполнились слова Св. Апостола Павла: работайте Господеви, духом горяще (Рим. 2, 11). Он действительно горел духом, пламенел ревностию по Дому Божию, которая снедала его. Эта ревность выражалась прежде всего в неустанном проповедывании слова Божия. Самая манера его проповедывания свидетельствовала об этом горении духа. Слабый, болезненный телом, с тихим голосом, он во время произнесения проповедей преображался, воодушевлялся, голос становился крепким, и силою горячего слова он пленял умы и сердца слушателей. Будучи сам усердным служителем слова Божия и проповедником, он и пастырей церкви побуждал проповедывать. Основная мысль проповедей его состояла в том, что мы переживаем период не только политической борьбы, но и религиозной. Он предрекал грядущую опасность для Церкви от социализма. Он указывал, что под Церковь Христову подкапываются многочисленные враги ее, что страдания Христа повторяются в страданиях Церкви Христовой, которая есть тело Его. Подобно Христу, пред страданиями Своими призывавшему учеников Его к бодрствованию и молитве, чтобы не впасть в искушение, и он призывал всех верующих, а наипаче пастырей, чтобы они не спали и почивали, а вступали на духовную борьбу с темными силами века сего. Горение духа обнаруживалось и в том, что он хотел, чтобы заветы Христовы были усвоены всеми христианами, чтобы они были христианами не по имени только, а на самом деле. Этим объясняются особенные заботы его о трезвости. Он был ревностным поборником проведения абсолютной трезвости в народе; он видел несчастия людей в том, что они одурманивают себя ядовитым зелием и теряют образ Божий…

Наконец, образ усопшего святителя представляется мне как образ человека долга. На свое служение он смотрел как на послушание, которое должен исполнить до конца, твердо и непоколебимо, подобно истинному воину, стоя на своем посту даже до смерти. И никто из знающих его не обвинит в том, что он гнулся семо и овамо. Он шел по прямому пути, и на светлом челе его нет пятна приспособляемости или того, что называется оппортунизмом. Неоднократно под влиянием тяжких обстоятельств внешней и внутренней жизни у него являлась мысль об уходе на покой. Впервые, насколько мне известно, она явилась у него в тяжкую годину 1905 г., когда он за свое мужественное слово подвергся жестокой травле, не будучи поддержан даже в высших церковных бюрократических кругах. С 1912 года, со времени перехода его в Петербург, нездоровые придворные течения, связанные со злым гением России, имени которого я не считаю здесь приличным упоминать, и другие тяжелые обстоятельства и, наконец, неожиданный и оскорбительный для него перевод в Киев, все более и более устремляли его мысль к уходу на покой.

В ноябре 1915 года состоялся неожиданный перевод его в Киев, о чем Владыка сам поведал мне первому, 24 ноября, пригласив меня к себе в 8 часов утра. Не забыть мне его слов, сказанных как бы мимоходом в ответ на мое приглашение, как Председателя Всероссийского Братства трезвости, отслужить в Храме Воскресения на Варшавке. «Да ведь я уже не Петроградский Митрополит, а Киевский. Только что получено об этом сообщение. Таким образом, я поистине — Всероссийский митрополит, как занимавший все митрополичьи престолы». При всем показном спокойствии, он, видимо, был очень удручен. Не менее и я был поражен таким известием. Несколько минут мы молчали. Я прервал это молчание словами: «Владыко. А не лучше ли теперь уйти на покой?» Такой вопрос я позволил себе задать, имея в виду неоднократные наши беседы на эту тему. Владыка как будто ожидал от меня такого совета, но тут же уже совершенно спокойно ответил: «Да, судя по человеческим соображениям, я с Вами согласен. Пора и честь знать. А по Божьему как? Удобно ли испытывать и предупреждать волю Божию? А долг, который мы клятвенно обещались исполнять? Скажут, что ушел из-за оскорбленного самолюбия. Нет, видно такова воля Божия. А умереть все равно, где бы то ни было».

Недолго он святительствовал в Киеве. Присутствуя то в Синоде, то на Соборе, он не мог проявить в Киеве тех качеств души, которые, как я сказал, вследствие его природной застенчивости, могли быть узнаны после некоторого промежутка времени. Он был только гостем в Киеве, и его не узнали. В конце ноября прошлого года, когда на Украине произошли известные политические и церковные события и когда явился оттуда преосвященный викарий с просьбою идти спасать Церковь от разделения, он, верный своему долгу, правда, после некоторого колебания, решил туда пойти, чтобы умиротворить свою паству и не допустить отделения Украинской Церкви от Российской. Быть может, он уже предвидел свою Голгофу. Живо припоминаются мне последние минуты прощания с ним пред отбытием его в Киев. Скорбные думы омрачали его лице. Нервность заметна была в речи и в действиях. На наше утешение, что мы скоро свидимся, он ответил, что все находится в воле Божией. И воля Божия о нем свершилась..